— Раз мы решили срываться, так давай хоть сегодня подработаем,— дышит он мне в ухо.
— Лучше завтра,— жалобно говорю я.
— Рахит несчастный! — бесится Точильщик.— Забыл, какой сегодня день?
Сон все еще держит меня в своих объятиях. Еще минутку бы соснуть. Степка наконец умолк, слава богу. Какая-то проклятая муха устроилась у меня на лице, щекочет ноздри, ухо. Всю жизнь человеку мешает какая-нибудь назойливая муха! Спать невозможно. Открываю глаза, и Степка, с соломинкой в руке, делает испуганное движение назад.
— О кат проклятый! — взревел я. Степка хохочет.
Встал — и сразу захотелось есть. А когда сосет под ложечкой, все остальные дела и желания отступают. Но Степка умеет отгадывать чужие мысли.
— Ты хочешь жрать, я вижу. Подработаем, и я куплю хлеба.
— Только хлеба? — опрашиваю разочарованно.
— Вот чудак. А долг Седому Матросу кто отдаст?
— Какой долг?
— Десятку для тебя дал Матрос. Он, правда, не требовал возврата, а сказал, что ты ему поможешь в одном деле.
— Ни в каких его делах я не помощник. Зачем ты брал у него?
— У кого же взять? Да еще ночью. Чего ты сдрейфил? Подработаем и отдадим ему эту десятку. А если нет, мы ведь все равно на днях...— и Степка так свистнул, что воробьи в испуге взлетели с перил балкона.
— До игры с «Гарибальдийцем» я никуда не поеду.
— Но матч будет недели через две, не раньше,— сам капитан сказал.
Я вмиг умылся, натянул брюки, рубашку. Сестренка попыталась было напоить нас чаем, но я уже был во власти наших планов и взвалил точилку на плечи.
— Если добре подработаем, купим твоей мамке подарок. Мой батя сказал, тоже к вам придет.
Мне впервые захотелось обнять друга. Всегда, почти всегда ему первому приходят в голову разумные мысли!
Базар гудел, как улей.
— Вот свежие баранки, свежие баранки!
— Пирожки с печенкой, гривенник пара!
— Медовики! Только у нас! Со скидкой!
В булочных ларях работы было хоть отбавляй. Степка едва успевал точить. Я сбегал за колбасой, французской булкой и на свой риск купил еще бутылку «Фиалки».
Бросив взгляд на покупки, Степка сказал:
— У тебя размах акулы капитализма, факт.
Спокойно поесть мне не дали. Неожиданно подошел Седой Матрос и, сунув руки в карманы широкого клеша, повелительно сказал:
— Тарзан, завтра вечером в половине десятого жди меня на углу Совской и Кузнечной.
Он даже не стал дожидаться ответа. Седой Матрос — подлинный хозяин Черноярской. Все и вся в его власти. Федор Марченко и тот не решался ему перечить.
Матрос одет всегда одинаково: морская полосатая тельняшка и широченный клеш, зимой — поношенный бушлат и капитанка. Все тело его пестрит татуировкой. Среди множества этих рисунков один, наиболее живописный, сделан цветной тушью. Грозные волны плещут о берег. Золотистый шар солнца опускается на горизонте, озаряя одинокую могилу моряка на острове. Лицо Седого Матроса в морщинах, изрыто оспой, а демонические глаза и плотно сжатый рот подчеркивают его жестокость. Сам он ни одного стихотворения запомнить не может, но Саню заставляет читать вслух, и чаще всего есенинского «Черного человека». Саня читает по памяти, с большим чувством и правильной интонацией:
Друг мой, друг мой,
Я очень и очень болен!
Сам не знаю, откуда взялась эта боль.
То ли ветер свистит
Над пустым и безлюдным полем,
То ль, как рощу в сентябрь,
Осыпает мозги алкоголь.
В такие минуты Седой Матрос — весь внимание, на глазах у него появляются слезы, и если кто-нибудь произнесет хоть слово, он наотмашь бьет по лицу. Моя мать его боится, считает исчадием ада и носителем всех пороков. Я и сам его побаиваюсь.
Степка сразу заметил, как я помрачнел.
— Надо отвязаться от Матроса. Он задумал темное дело, факт.
— Как же отвязаться? — спросил я.
— Может, сегодня вернем червонец, а нет — пусть
завтра ищет ветра в поле.
Слова Точильщика меня несколько успокоили, я снова принялся за еду.
День выпал удачный. К обеду набралось целых восемь рублей. Из этих денег три рубля Степка истратил на подарок моей матери: в красивом пакете, притороченном к точилу, лежал ситец на платье. Оба мы были веселы, несмотря на усталость. Степка работал, напевая себе под нос. Его грубое лицо казалось мне даже красивым.
Солнце палило, не скупясь, будто собиралось поджарить все человечество, и под конец дня мы едва держались на ногах. Степка предложил пойти отдохнуть к ним в подвал. Отец его дома бывает мало, иногда он даже ночует у себя на верфи. Правда, при жизни Степкиной матери, в прохладном подвале, куда лучи солнца почти не проникали, всегда пахло хвоей и ладаном, в углу под иконой теплилась лампадка. После смерти жены Андрей Васильевич икону убрал, в подвале вообще стало неопрятно и неуютно, запахло погребом и мышами. Я хорошо знал Стёпкину мать, высохшую, как шелковица в нашем дворе, с болезненным румянцем на щеках. Всегда печально-ласковая, она не отпускала меня, пока не угостит студеным домашним квасом с ржаной лепешкой. С год назад она умерла от туберкулеза.