Толя, мой старший брат, видит в нем благородные черты Андрея Васильевича. Анатолий любит загнуть. Высокопарные слова — его конек. При чем здесь благородство? Попятно, когда благородным называют Лазо или Овода, Спартака или Котовского, но Степку? Смешно. Впрочем, Таракана, бывшего моего классного наставника, учителя физики, брат тоже зачислил в благородные. Недавно физик неожиданно притащился к нам на четвертый этаж. Замучился, свистел, точно старый пароход,— у него бронхиальная астма.
Окончил я школу год тому назад. Пора уж и забыть Вовку Радецкого, тем более, что он сам настаивал на изгнании меня из школы, как неисправимого хулигана. Однажды, когда речь зашла о футболистах, сказал, будто у них заторможенное мышление и думают они в основном ногами. Такие слова не забываются.
Закончив колоть дрова на черном дворе, я потащил их к нам на верхотуру. Дома — никого. Малышка спала. Дверь я оставил открытой. Вхожу, а Таракан сидит на стуле и вытирает лицо и шею носовым платком, а в груди у него свистит, точно в кипящем чайнике. Я оторопел.
— Здравствуй, Вова,— сказал он, поднимаясь навстречу.
— Здравствуйте, Тимофей Ипполитович.
— Работаешь где-нибудь? — участливо спросил он.
Следовало сразу сказать правду, но я не терплю, когда меня жалеют.
— Пока, временно,— неопределенно промычал я.
— А я хотел попросить тебя принять участие в ремонте школы.
«Как бы не так, — подумал я,— всегда мне выпадает самое трудное. Точильный станок носить, школу бесплатно ремонтировать — школу, из которой он же меня выгонял».
Готов поклясться — он отгадал мои мысли.
— Сможешь немного подработать.
— Но я ведь ничего такого делать не умею...
— Там не умение нужно, а силенка.
— Тогда что ж — помогу...
Тимофей Ипполитович обрадовался, вынул из. бокового кармана бумажник и отсчитал несколько рублей.
— Получай аванс.
— Какой аванс? — не понял я.
— Самый настоящий, за работу.
Я долго отказывался, но учитель настоял на своем. Потом пришла мама и расстроилась ужасно, зачем я такую уйму денег взял: мы, мол, не нищие.
Поработал я на ремонте школы дней пять, вызывает меня прораб. Дает расписаться в ведомости и шесть целкашей вручает. Я отказываюсь, уверяю, что уже получил.
А он смеется:
— Спятил ты, сынок! Когда же и от кого ты мог получить?
— Учитель физики уплатил.
— А он к нашему делу никакого отношения не имеет.
Тогда-то я все понял. Честно скажу, взрослые люди очень и очень разные. Разобраться в них нелегко. Легче извлечь квадратный корень из любого числа.
В общем, мать сама отнесла Таракану деньги. Возвратилась она какая-то просветленная, бодрая, на мои вопросы отвечать не стала, а только велела изъять из употребления слово «Таракан». Пожалуйста, можно обойтись и без него.
После смерти отца я старался не перечить матери. Однажды я услышал ее разговор с соседкой.
— Вова так изменился, похудел, стал молчаливым и серьезным,— сказала соседка.
— Не сглазить бы,— отозвалась мама,— он даже в футбол перестал играть, шутка ли?
И правда, гонять мяч как-то не хотелось. Но сегодня ни свет ни заря заявился к нам сам капитан. Через несколько дней, возможно, состоится важная игра на Красном стадионе. Марченко клянется, будто «Молнией» заинтересовались короли киевского футбола — Подвойский, Дзюба, Бойко, Фоминых. Верить, не верить? Когда я отказался играть, неожиданно вмешалась мама:
— Почему не пойти? Человеку отдых тоже необходим...
Нет, клянусь, никогда я не пойму взрослых! Как она проклинала всегда футбол, и вдруг...
В общем, мы со Степкой идем на тренировку. По дороге встречаем мадам Бур — мать Керзона. Она несет судки с обедом. Если провести конкурс толстух, мадам Бур, вне всякого сомнения, выйдет на первое место не только по Черноярской, но и по всему городу. Керзон уверяет, будто у нее неправильный обмен веществ. Степан с ней знаком, он часто точит ей ножи, вот почему сейчас он смело подходит и совершенно серьезно спрашивает:
— Мадам Бур! Хочу поправиться, а то я точно из хряща сделанный, факт. Скажите, если это не секрет, как устроить неправильный обмен?
Степан задирает рубаху и демонстрирует свою худобу.
В глазах-щелочках мадам Бур вспыхивает негодование, подбородок колышется, точно студень, а огромная грудь дышит, как кузнечный мех.