Вот во что играют дети. Чтобы впоследствии самим все это уметь — стричь волосы и ногти, соскребать с подбородков щетину и подмывать свои попки. Не знаю, правда ли эта штука вылезает у кукол из пальцев в виде ногтей. Но такова жизнь. Вечно из кого-то что-нибудь да прет. Даже у покойников продолжают расти волосы и ногти на руках и ногах, волосы в ноздрях, и все такое. К чему это? Противно, в общем.
Иногда на меня просто накатывает ни с того ни с сего: должен я побриться и все тут. Стою, к примеру, в очереди на почте, и передо мной еще десять человек, или еду куда-нибудь в трамвае, автобусе и застрял где-нибудь в пробке, и вдруг понимаю — надо побриться, немедленно. В такие моменты все богатства мира отдал бы за бритву. Полцарства за бритву. Это и правда слабость, истинная слабость.
Злобный тип, который злобно бредет по угольно-желтой улице восточной окраины, с неистребимым желанием врезать первому встречному по той лишь причине, что он не может сейчас побриться. Я бы не задумываясь прикончил целую семью, лишь бы заполучить их бритву. Для влажного бритья или этот специальный клейкий станок. Никакой пены из тюбика, просто мыло. Ха! Это что еще? Что во всем доме нет неароматизированного мыла? Ну и резню бы я устроил!
Есть один классный фильм, в котором сумасшедший шантажом добивается мирового господства. Первое в списке его пожеланий: все бороды сбрить, кетчуп маленькими порциями в пакетиках больше не продавать, а попкорн есть только на задних рядах. Короче, все, что вечно его нервировало. Я бы тут же повелел, чтобы в каждом районе открыли минимум по пятьдесят парикмахерских. Да что там — на каждой улице.
Ну и конечно, чтобы работали круглосуточно. И парикмахерские тоже, на каждой улице. И многие другие. Но главное — парикмахерские. Где бы то ни было, когда бы тот ни было, поблизости всегда должна быть парикмахерская. Ради этого ведь в Корее ежегодно теряют десять тысяч немецких паспортов — все было усеяно крошечными семейными заведениями, где можно купить что угодно, где торговый зал одновременно и детская, и парикмахерский салон. В конце концов это ведь мегаполис, да, мегаполис, черт его дери, да к тому же еще и столица.
Надо бы запомнить и поделиться идеей с Микро. Хорошая получится игра. Наверняка он многое напридумывает, если мне только удастся его разговорить. Музыка на всех углах, бесплатно дадут послушать что-нибудь из новья. И комиксы «Манга»! «Манга» должен знать каждый. Заезженная, конечно, вещь, но Микро от них балдеет. Ванна завалена хламом, оставленным другими. Он громоздится передо мной стеной коробок с духами «Дуглас». Лосьон после бритья от «Адидас». Этот от Огурца остался. Неудивительно, что он бросил его здесь. Воняет и жжется, как лагерный костер из пластиковых пакетов. «Эйкс», поскольку в глубине души он все-таки верит в рекламу. Желе для глаз от «Бодишоп»… Это еще чье?
Оливером звали его приятеля, который теперь покойник. Он умер, и Огурец отдал мне его комнату. Оливер и получше штучки здесь оставил. Те, которыми он часа два мог баловаться в ванной. Тоже омерзительно. Столько мазей и кремов, как будто для раненого. Бальзам на основе кобыльего молока полагается медленно втирать в кожу головы круговыми движениями. Так на флаконе написано. Представляю, как он торчит перед зеркалом и втирает себе круговыми движениями это кобылье молоко. От нормандских кобыл. Впрочем, меня бы не удивило, окажись оно мышиным молоком из Пакистана. А теперь парень умер. Просто отбросил коньки, когда втаскивал наверх три ящика клубники для вечеринки в честь собственного дня рождения. А ведь он занимался спортом!
В кухне еще лежат его гантели и его тяжеленная штанга. Все эти приспособления, благодаря которым, не нарушая дыхания, краснеешь как рак и становишься здоровым как бык. Бедный Оливер. Свою педерастию он воспринимал как увечье, потому каждый день вступал в бой. С гантелями и кремами и изматывающим накачиванием брюшного пресса.
Вечерами он ненадолго возвращался домой и убаюкивал себя всякой заумью: классикой, Рахманиновым, Гайдном… ну и прочей ерундой, которую слушаешь, ежели решил одним махом поумнеть. Все это еще в моей комнате. А ведь дружил же с таким, как Огурец: на все наплевать, изо рта воняет, короче, деревенщина, затесавшийся в город крестьянин. И рядом — Оливер, эдакий благоухающий цветок, тонкая душа с накаченными бицепсами. Иногда мне и правда хочется знать, о чем они разговаривали за завтраком.