Очутившись в лесу, я продолжал идти, сам не зная, в каком направлении двигаюсь. Когда на востоке заалели первые лучи солнца, я увидел, что нахожусь у ручья, в воды которого я погрузил свой платок прошлым вечером; я понимал, что полянка, где я нашел Эдит (к собственному удивлению, я мысленно назвал ее по имени), должна быть где-то неподалеку и отправился на поиски.
Я зашагал вдоль ручья и вскоре дошел до места, где намочил платок; затем я пошел по своим следам и легко нашел полянку.
Первым мне бросился в глаза башмачок, что я срезал накануне с ее ножки; рядом лежал листок бумаги. Я поднял его и развернул. Это было письмо от майора
Гаррена, адресованное Эдит и начинавшееся словами «Мое дорогое дитя».
По множеству ласкательных имен нетрудно было догадаться, что он души не чаял в дочери.
В конце он писал, что через несколько месяцев рассчитывает вернуться в Англию. Далее шел постскриптум, гласивший: «Не встречался ли тебе доктор Мортон? Я слышал, что в Кенте такой практикует».
Я сел у берега и глубоко задумался. Внезапно меня осенила мысль: «Возможна ли месть страшнее, чем лишить этого человека единственной дочери?»
Я возвратился домой.
После завтрака я нанес визит своей пациентке. По прибытии меня тепло встретила миссис Мэвис; она провела меня в гостиную, где на диване лежала Эдит.
Мне показалось, что девушка обрадовалась; она вся залилась краской, благодаря меня за спасение и даже не зная, какое наслаждение доставила мне эта услуга.
Опухоль на лодыжке не уменьшилась, чем я втайне был даже доволен, так как нашел предлог некоторое время навещать больную.
В разговоре Эдит заметила:
- Мне кажется, папа знал вашего отца, доктор Мортон. В последнем письме он спрашивал, не встречалась ли я с вами.
- Вполне может быть, - ответил я. - Смутно припоминаю, что он бывал у нас, когда мы жили в Пекхэме.
Мне предложили остаться на ланч. Я принял приглашение и держался со всей любезностью.
День за днем продолжались мои визиты, но наконец всякая нужда в постоянных посещениях отпала - Эдит совершенно выздоровела.
Прошло около двух месяцев, я сделал ей предложение и она согласилась стать моей женой.
Нужно было сообщить об этом матери, которая ничего не знала об Эдит.
Мать была поражена и сперва отказывалась поверить, что я обручился с дочерью убийцы своего отца, как она настойчиво именовала майора.
Но после встречи с Эдит и моих объяснений, заключавшихся в том, что нельзя представить большее наказание для Гаррена, нежели брак его дочери с сыном человека, доведенного до смерти его предательством, она разделила мою точку зрения.
Эдит написала отцу, сообщив ему о нашей помолвке.
Однако я твердо решил, что ничто не заставит меня отказаться от намеченной цели, и подкупил одного из слуг; тот принес мне ее письмо - ведь я понимал, что майор, узнав о нашей помолвке, прибудет с ближайшим пароходом и я навсегда потеряю Эдит.
Я был готов сделать все, что было в моих силах, чтобы этого не допустить.
Мы спешили со свадьбой и вступили в брак через четыре месяца после помолвки. Медовый месяц мы провели в Лондоне, где оставались три недели.
Эти три недели стали ярким оазисом в горестной пустыне жизни.
Мы вернулись в Кент и поселились в доме моей матери.
Эдит написала в Америку; в письме она рассказывала отцу о нашем браке и выражала надежду в скором будущем его увидеть. Я не думал, что он приедет - и я оказался прав.
Мы с нетерпением ждали, но ответа так и не последовало.
Некоторое время спустя мы получили письмо от поверенного майора Гаррена; он сообщал о смерти отца Эдит и о том, что майор, по причине замужества дочери, завещал распределить все свое состояние между благотворительными обществами.
Восемь месяцев я был счастлив, а затем пришла беда.
Моя жена умерла при родах.
Через три дня умер наш малыш.
Я был разбит.
У меня развилось воспаление мозга, и я полгода провел в постели.
Наконец я начал понемногу вставать. Я был тенью себя прежнего, худ и истощен болезнью.
Мать отвезла меня к морю, где мы оставались еще полгода. Затем я вернулся к своей практике.
Но несчастья продолжали преследовать меня - спустя полтора года после возвращения в Кент моя мать (всегда отличавшаяся хрупким здоровьем) умерла от чахотки.
Миновало немногим более двух лет, и вот я потерял все, что было мне дорого в мире.
Со смертью матери я унаследовал ренту, те же пятьсот в год, не зависившие от моей практики.
Я не мог продолжать жить там, где познал великое счастье и величайшие утраты, и решил отправиться в путешествие, надеясь, что незнакомые места и новые лица хоть немного развеют мою печаль.
Глава III
Приняв такое решение, я продал практику и спустя три месяца после смерти матери, точнее же второго декабря 1882 года, поднялся на борт парохода, который должен был доставить меня в Гавр; через полчаса я увидел, как скалы Дувра тают на горизонте.
Плавание через пролив выдалось ужасным.
Гавр можно назвать самым радостным из нормандских портов, и при взгляде на окружающие холмы, людей в прихотливых нарядах, толпы на набережных и в кафе нелегко поверить, что Англия находится на расстоянии всего шести часов пути.
Я нанял камердинера и около месяца развлекался тем, что посещал различные курорты Нормандии.
Затем я уехал Дьепп, посетил Сен-Валери, Фекан и так далее, вернулся в Гавр и оттуда, через Руан и чудесную долину Сены, направился в Париж.
В Париже я оказался спустя месяца два после отъезда из Лондона.
На каждом шагу маршрут мой был исполнен очарования: привлекательность этого путешествия несравнима со скукой дороги через Кале.
Я провел два месяца в Париже, после отправился в Лион, далее в Швейцарию; я ненадолго задержался в Турине, оттуда проследовал в Парму, Модену, Флоренцию и Рим, где прожил несколько недель.
Из Рима я доплыл по воде до Чивитавеккьи, затем добрался до Неаполя, где намеревался отдохнуть.
Какое-то время меня забавляли экскурсии по различным любопытным местам города и окрестностей; но, устав от них, я решил перебраться на Искию и провести лето на острове.
Суда на Искию и Прочиду отходят дважды в день; морское путешествие отнимает лишь два с половиной часа и в хорошую погоду доставляет большое удовольствие.
Двадцать первого мая 1883 года я поднялся на борт; пятнадцать минут спустя судно отошло от берега.
День был прекрасен; залив ярко освещали солнечные лучи, чей жар смягчал сладчайший ветерок.
Мы миновали побережье Посилипо и пересекли вход в бухту Поццуоли.
Перед нами расстилался величественный морской пейзаж; мы видели Поццуоли, Низиду, Байи и прочее, и затем, обогнув Капо ди Мизейро, достигли Марины ди Мизейро у подножия живописного замка.
Я сошел с парохода на пляже Марина ди Санта Мария, нанял повозку, погрузил на нее свой багаж и отправился по дороге, пересекающей остров с севера на юг, к небольшой бухте Чаочелла, где снова сел на судно, отплывавшее в город Искию.
Прежде, чем я продолжу, позвольте мне ненадолго отвлечься и рассказать о самом прекрасном острове Неаполитанского залива.
Иския, известная древним под названиями Пите- куза, Энария и Инарими, является крупнейшим островом в окрестностях Неаполя и лежит на расстоянии приблизительно двадцати миль от города.
Окружность Искии также составляет двадцать миль, расстояние от берега до берега в самой широкой части равняется четырем милям, длина - пяти с половиной милям.
Население - около 24,000 человек.
До возобновления активности Везувия в первом веке нашей эры, Иския была крупнейшим центром вулканической деятельности в Южной Италии.