После никто не вспомнил, каким было при этом его лицо. Хотя слова немца всем очень даже запомнились: он отчеканил свою отповедь, пнул комок засохшей грязи, лежавший на ковре, и тот гулко стукнулся о деревянную обшивку стены.
Когда удалились все, включая беднягу Топпа, мечтавшего остаться и за вином побеседовать на философские темы, Фосс пошел в заднюю комнату, сбросил одежду и, по обыкновению, не раздумывая, лег в кровать и сразу уснул. Он рухнул в глубины своего «я». Никто не смог бы нанести реальный ущерб его Идее, как бы они ее ни царапали. Люди извергали слова. Люди выкашливали свои сухие души, и те рикошетили горошинами. Тщетно. Из того самого песка, по которому Фосс ступал с таким благоговением, словно то был драгоценный бархат, гранитным монолитом произрастала его нетронутая никем Идея. Не считая, увы, Пэлфримена. Черт лица немец не различал, но само присутствие этого человека пронизывало весь его сон. И теперь Фосс ворочался на жесткой кровати. Ночь выдалась влажная. Руки спящего тщетно пытались освободить тело от сковавшего его пота.
Утром солнце сияло ярко, под ногами скрипела красная песчаная пыль. Погода наконец устоялась. Фосс отправлялся по делам в высоком черном цилиндре и за несколько дней обошел всех торговцев. Он остановил выбор на вьючных седлах О’Халлорана. Он договорился с Пирсом насчет восьмидюймового секстанта, призменных компасов, барометров, термометров и прочих приборов. С мельницы Бардена должны были завезти двухгодичный запас муки прямо на корабль.
В четверг, судя по краткой записи в дневнике, он встретился с Пэлфрименом, прибывшим в город из Парраматты, где гостил в поместье друга и поправлял здоровье после болезни.
Пэлфримен и Фосс провели вместе некоторое время — прогулялись по Ботаническому саду, поговорили, помолчали, настороженно приглядываясь друг к другу и обдумывая трудности, неизбежно возникнущие в ходе совместного участия в будущей экспедиции.
Ростом Пэлфримен не вышел, зато спокойный и прямодушный взгляд поднимал его до уровня большинства прочих мужчин. Лицо ученого, обычно обгоравшее на солнце до желтовато-коричневого цвета, что типично для людей со светлой кожей, из-за недавней болезни приобрело зеленоватый оттенок, черты стали немного размытыми. Серые глаза в запавших глазницах под темными веками смотрели очень прямо. Верхнюю губу он брил, нижнюю же часть лица закрывали коричневые бакенбарды. Одевался Пэлфримен аккуратно, но без щегольства, в серое, и в результате на его фоне немец в теплом сюртуке и черных помятых брюках смотрелся крайне неряшливо. Всю прогулку Фосс стыдился и судорожно смахивал пыль с рукавов, и пару раз даже нервно дернулся.
— Хватит ли у вас сил, чтобы отправиться в это путешествие, мистер Пэлфримен? — спросил он и нахмурился, подумав о чем-то своем.
— Сил у меня предостаточно.
На солнце англичанин часто и изумленно мигал, словно дневной свет казался ему слишком ярким.
— Жена и дочери моего друга Стрэнга откармливали меня яйцами и сливками бог знает сколько недель! Прискорбное происшествие, хотя на деле я лишь немного защемил спину, когда упал с лошади. Признаюсь, сперва я был потрясен. Всегда страшился стать инвалидом из-за травмы спины. И вот он я, совершенно здоровый!
Фоссу, который также не отводил глаз от яркого света, пришлось улыбнуться. Точнее сказать, осклабиться. Он покивал, втянув ртом воздух и пытаясь изобразить внимание к собеседнику.
— Кроме того, — продолжал орнитолог довольно мягким голосом, — другого такого предложения мне придется ждать долго. Ваша экспедиция — именно та возможность, к которой его сиятельство питает особый интерес.
Пэлфримен прибыл по поручению некоего желчного английского лорда, бывшего в силе при предыдущем правлении и увлекавшегося коллекционированием всевозможных вещиц — от драгоценных камней и музыкальных инструментов до чучел птиц и тигров. Его сиятельство редко осматривал собранные в своем палладианском особняке сокровища, разве что иногда, повинуясь внезапному порыву, выдирал из стеллажа ящик с птичьим гнездом, чтобы взглянуть на скорлупки яиц или порадовать очередную пассию стайкой колибри на тонкой проволоке. Истинной страстью лорда было собирать и владеть. Когда же безжизненные экспонаты ему наскучивали, их в спешном порядке запаковывали и передавали в какой-нибудь национальный музей.