С первого же дня пребывания в Берлине Фостер проникся чувством враждебности к немецкой социал-демократии. Она ему показалась обуржуазившейся партией, утратившей былую революционную боевитость.
Фостер прибыл в Берлин в воскресенье. Немецкого языка он не знал, денег было в обрез. Не без труда найдя себе скромное пристанище, американский революционер пошел знакомиться с немецкой столицей. Он обратил внимание на группы людей, одетых в черное, спешивших к центру города. Фостер последовал за ними и вскоре оказался участником похорон. По-видимому, хоронили местную знаменитость, ибо улицы были запружены людьми в траурной одежде. Оказалось, что покойником был известный социалистический деятель Пауль Зингер.
Больше всего поразило Фостера, что на похоронах почти отсутствовали красные знамена, в то время как повсюду виднелись германские имперские флаги, и что множество мужчин, шествовавших за погребальной колесницей, видимо руководители и активисты социалистической партии, были в цилиндрах и по своему внешнему виду скорей походили на представителей буржуазии, чем пролетариев.
Удивило Фостера и то, что на похоронах полностью отсутствовала полиция, ее функции выполняла специальная партийная служба порядка. По-видимому, власти доверяли социал-демократической партии до такой степени, что спокойно предоставляли в ее распоряжение улицы города, будучи уверенными, что никаких «эксцессов» не произойдет.
Фостер так был возмущен увиденным, что написал письмо в журнал ВКТ «Ви увриер», осуждая подобного рода «обычай» немецких социалистов. Журнал напечатал письмо. Его прочли в Германии, и в «Ви увриер» был направлен по этому поводу официальный протест руководства Германской социал-демократической партии, в котором в резком тоне опровергались «необоснованные» обвинения в национализме и мелкобуржуазном легализме, выдвинутые американским, тогда еще безвестным, рабочим деятелем Уильямом Фостером в адрес немецких социал-демократов.
В Германии Фостер детально ознакомился с деятельностью социал-демократов — с их партией, профсоюзами, кооперативами, их вождями и литературой. Все, что он узнал и увидел, только подтвердило, его отрицательное мнение о реформистах. Он воочию убедился, что в социал-демократическом движении верховодят бюрократы-реформисты, чуждые социализму. Последующие события полностью подтвердили отрицательное мнение Фостера о правых в германской социал-демократии. Три года спустя большинство депутатов социал-демократической партии поддержало вступление Германии в империалистическую войну.
Затем правые социал-демократические лидеры сотрудничали с реакцией в подавлении германской революции, всемерно помогали эксплуататорам, стремясь снова вдохнуть жизнь в загнивающую капиталистическую систему. «Клевеща на Советскую Россию и поддерживая Брюннинга и Гинденбурга, — писал Фостер в книге «Страницы из жизни рабочего», — отказываясь от создания единого антифашистского фронта с коммунистической партией, социал-демократические вожди открыли дорогу Гитлеру и, когда тот пришел к власти, капитулировали перед ним, даже не сделав попытки к сопротивлению. Таковы были последствия подчинения социал-демократии буржуазной идеологии, господство которой можно было столь осязательно наблюдать даже на похоронах Пауля Зингера».
Фостер стремился как можно больше увидеть и услышать. Именно желание узнать из первоисточника, что к чему, и привело его к Карлу Каутскому, книги которого переводились на английский язык и издавались в Соединенных Штатах. Их хорошо знали американские социалисты.
Каутский принял Фостера в своем долге в берлинском предместье Фриденау. Шел 1911 год. Лидеру немецких социал-демократов было тогда 57 лет, он находился в зените своей славы как теоретик социалистического движения и один из руководителей II Интернационала.
Автор «Экономического учения Карла Маркса» с интересом встретил Фостера и подробно расспрашивал его о состоянии рабочего и профсоюзного движения в Соединенных Штатах.
Затем настал черед Фостера задавать вопросы. Он откровенно сказал своему собеседнику, что, прочитав его труды, не обнаружил в них главного — революции. «Я отметил, — вспоминает Фостер, — что, хотя он постоянно подчеркивает в своих работах силу и влияние германской социал-демократии, я так и не смог понять, каким образом ее сила и влияние будут использованы для свержения капиталистического строя. Я спросил его, как он все-таки мыслит себе победу революции, учитывая, что тогда он не был сторонником пи постепенного выкупа капиталистической собственности (реформистской линии), пи революционной всеобщей забастовки (синдикалистской линии) и не поддерживал четко идею революционного восстания».
В ответ Каутский стал разглагольствовать о росте и мощи германской социал-демократии. Он приводил данные о количестве членов партии, о полученных ею на выборах голосах, о силе профсоюзов и влиянии кооперативов, контролируемых социал-демократами. Но каким образом все это должно привести рабочих к власти, оставалось неясным.
Фостер заметил Каутскому, что, судя по его словам, немецкая социал-демократия надеется прийти к власти не через революцию, а отвоевывая по кусочку власть у буржуазии, то есть реформистским путем.
Каутский не на шутку рассердился. «Если вы предлагаете, — ответил он Фостеру, — чтобы социал-демократы бросили рабочих на пушки германской армии, то разрешите заявить вам — этого никогда не случится. Этого как раз жаждет кайзер, и мы вовсе не предполагаем войти в расставленную нам ловушку».
В последующие годы Фостер неоднократно размышлял над этими словами Каутского. Отказавшись, по существу, от идеи завоевания власти рабочим классом и тем более от идеи пролетарской диктатуры, германская социал-демократия как раз и попала в расставленную ей буржуазией ловушку. Пределом ее мечтаний стала буржуазная демократия, а не социализм, а это привело ее к борьбе с передовым отрядом рабочего класса — коммунистами, к политике клеветы и ненависти к первому в мире государству рабочих и крестьян — Стране Советов. Сам же Каутский забрел в болото ренегатства и предательства интересов рабочего класса. И незадолго до своей смерти стал свидетелем не триумфа немецких трудящихся, а захвата власти гитлеровцами.
Почти на смертном одре, в 1938 году, Каутский признался в одной из своих последних статей, что в историческом споре о диктатуре пролетариата прав оказался все-таки Ленин, а не он. Запоздалое раскаяние старого ренегата явилось слабым утешением для его сторонников, многие из которых закончили свою политическую карьеру в гитлеровских застенках.
В статьях и корреспонденциях, которые публиковались в газетах и журналах ИРМ, Фостер критиковал реформистскую деятельность германской социал-демократии, подчеркивая, что она является основным препятствием на пути к революции в этой стране. Он также критиковал позицию левого крыла социал-демократической партии, возглавляемого Розой Люксембург и Карлом Либкнехтом, за то, что они не порывали с реформистами и не проводили синдикалистскую линию в профсоюзном движении. В этом, конечно, Фостер ошибался, но в целом правильно определил, насколько гибельной была для рабочего класса Германии оппортунистическая и реформистская линия правых и центристов, господствовавших тогда в германской социал-демократии и в профсоюзном движении.
Руководящая верхушка немецкого профсоюзного движения, по словам Фостера, скатилась к тому времени к оппортунизму, и в результате профсоюзное движение стало (если не теоретически, то организационно) основным центром ревизионизма в Германии. Эта верхушка установила жесткий централизованный контроль над профсоюзами, свела к минимуму демократию и систематически душила все проявления боевой активности рядовых членов профсоюзов. Одним из многих примеров такой политики было стремление лишить праздник 1 Мая его боевой активности. Социал-демократические профсоюзные лидеры, на словах провозглашая свою преданность партии, на деле придерживались принципа «нейтральности» и аполитичности профсоюзов.