Неоднократно случалось и так, что даже этой скудной пищи не хватало во время плавания. Провиант грузился в обрез, и если судно по каким-либо причинам оставалось в открытом море дольше обычного, то моряки получали укороченные порции, голодали, оставались без курева.
Разумеется, все эти лишения приходились на долю матросов и вовсе не касались шкипера и его помощников, в распоряжении которых всегда имелись свежее мясо, фрукты, овощи, свежие яйца. Для них специально держали на корабле кур.
Фостер был свидетелем многочисленных морских драм, в основе которых лежало бездушное отношение шкиперов к своим подопечным, их жадность, стремление получить максимум прибыли за счет бессовестной эксплуатации матросского труда. Казалось бы, Англия — традиционная морская держава, корабли которой колесили моря и океаны на протяжении столетий, должна была выработать какой-нибудь кодекс, охраняющий элементарные права своих моряков, или хотя бы традиции, обязывающие к взаимной выручке во время бедствия на море, гарантирующие минимум помощи тем, кто пострадал на морской службе.
Ничего подобного не было. Шкиперы, в особенности парусного флота, вели себя по отношению к матросам в подавляющем большинстве случаев бездушно, если не бесчеловечно, подтверждая известную аксиому, что в классовом обществе даже в море человек человеку волк, а не брат.
В своих воспоминаниях Фостер рассказывает о трагичной судьбе канадского моряка Фреда Уолфа, который сломал ногу во время шторма. Врачей или лекарей ни тогда на парусниках, ни теперь на большинстве грузовых судов британского флота, да и других капиталистических стран, не существовало. Заболевших моряков должен был по существовавшим правилам лечить шкипер, он нес за них ответственность, от него зависело изменить маршрут корабля для доставки пострадавшего в госпиталь в ближайшем порту.
Как же поступил шкипер «Пегаса»? Он осмотрел Уолфа, констатировал перелом, наложил неумело шину и категорически отказался доставить его в ближайший порт, хотя до Кейптауна, куда направлялся «Пегас», оставалось еще два месяца пути. Когда Уолф, страдая от нестерпимой боли, сорвал наложенную капитаном шину, шкипер вообще отказался его «лечить».
Товарищи Уолфа старались помочь ему чем могли, но у них не было для этого ни средств, ни знаний. Больной в течение двух месяцев испытывал жесточайшие мучения, кричал, проклинал шкипера, просил убить его. Только счастливой случайностью можно объяснить, что Уолф не умер в пути от гангрены. В Кейптауне его сдали в госпиталь, причем шкипер согласился оплатить ему проезд лишь до Канады.
Нельзя сказать, чтобы парусники страдали от избытка рабочей силы. Наоборот, на каждой стоянке шкипер, как правило, недосчитывался нескольких матросов, которые, не выдержав плавучего ада, каким являлся для них корабль, покидали его, оставляя в руках капитана свое жалованье. В таких случаях шкипер, чтобы пополнить команду, прибегал к услугам своего рода работорговцев, промышлявших в портах. Они за определенную плату перед отплытием доставляли на борт рабочую силу — одурманенных алкоголем или потерявших сознание после удара бутылкой по голове матросов, бродяг или просто случайных посетителей баров. Такого «гостя» капитан зачислял в список команды, ему давали поспать до утра, а когда он приходил в себя, то с удивлением обнаруживал, что находится на корабле в открытом море и что сойти на землю он сможет только в другой части света через два, а то и три месяца плавания. На морском жаргоне это называлось нанять матроса «шанхайским способом».
Однажды Фостер стал свидетелем подобного найма. Из Портленда «Пегас» зашел в другой американский порт — Асторию, где на борт ночью какой-то громила доставил двух людей в невменяемом состоянии. У одного из них голова была в крови, видимо от удара бутылкой. Несколько часов спустя «Пегас» снялся с якоря и пустился в свое четырехмесячное плавание по направлению к Кейптауну.
На следующий день один из вновь прибывших оказался конторским служащим, англичанином, лет около сорока, впервые попавшим на корабль. Другой же, раненый, пришел в себя только сутки спустя. Велики были его удивление, смятение и горе, когда он понял, что находится на корабле, идущем в столь продолжительный рейс, и что обратно сможет вернуться только много месяцев спустя. Эриксон, так звали эту очередную жертву шкиперского пиратства, оказался дровосеком из-под Портленда. Там у него остались жена и двое детей. В этот злополучный день он случайно забрел в порт и зашел в салун выпить стаканчик виски. Какие-то завсегдатаи пригласили его в свою компанию, стали угощать. Что произошло потом, он не помнил…
Эриксон обратился к шкиперу с просьбой спустить его на землю в одном из калифорнийских портов, мимо которых шел «Пегас». Он молил шкипера пожалеть его жену и детей, ведь они с его исчезновением остались без средств к существованию. Эриксон взывал к совести шкипера, заклинал его господом богом, наконец, угрожал ему. Но шкипер, по «заказу» которого, собственно говоря, Эриксона и доставили на борт, был неумолим: он наотрез отказался уступить мольбам дровосека, которому не оставалось ничего другого, как покориться и приступить к работе. Беспокойство за судьбу жены и детей не покидало Эриксона на всем пути до Кейптуана. Когда «Пегас» сбивался с маршрута, шел медленно и рейс затягивался, тревога Эриксона возрастала, и подружившийся с ним Фостер иногда думал, что дровосек от переживаний сойдет с ума.
Когда корабль, проделав 10 тысяч миль, дошел наконец до Кейптауна и Эриксон сошел на землю, он первым делом бросился на телеграф сообщить жене о своем местонахождении. Вскоре пришел ответ: жена считала его погибшим, семья бедствовала. Эриксон обратился к американскому консулу с просьбой помочь вернуться в Портленд, но его выставили за дверь. Денег у лесоруба на приобретение билета на пароход в Штаты, разумеется, не было. С трудом Эриксону удалось устроиться матросом на пароход, шедший в Ливерпуль (Ацглия), откуда он надеялся добраться в Штаты, а там и к своей семье.
Не все «матросы поневоле», которых «по-шанхайски» заманивали на корабль, работали на борту. Некоторые из них впадали в отчаяние. Безбрежный океан, в котором парусник казался мышеловкой, вот-вот готовой пойти ко дну, вызывал у них отвращение и страх, возраставший по мере отдаления корабля от берега. Таких горе-мореходов матросы называли рэнзо. Матросы издевались над их трусостью и неприспособленностью к морской жизни. Много хлопот своим паникерством и бесполезностью они доставляли команде во время авралов и штормов. Моряки-профессионалы относились к ним враждебно, считая, и не без основания, что из-за трусости рэнзо рабочая нагрузка у остальных матросов увеличивалась.
Рэнзо представляли немалую опасность для команды! держались обособленно, часто впадали в меланхолию, что временами приводило их к безрассудным действиям. Бывалые моряки рассказывали жуткие истории: случалось, что рэнзо поджигали корабль или сами кончали самоубийством, бросались в морскую пучину.
Первым рэнзо, с которым встретился Фостер, был тот самый англичанин, конторский служащий, которого завезли на корабль вместе с Эриксоном во время стоянки в Астории. Он панически боялся моря и оказался совершенно непригодным и не приспособленным к морской службе. Все у него валилось из рук, приказов он не выполнял, на реи лазить категорически отказывался, к другим матросам относился с подозрением, враждебно. Фостер пытался с ним подружиться, помочь ему, но англичанин никого к себе близко не подпускал. Когда корабль достиг тропических широт, у англичанина настроение резко ухудшилось, он мрачнел не по дням, а по часам, и матросы стали опасаться, что рэнзо выкинет какую-нибудь штучку — зарежет кого-нибудь во время сна.
Матросы потребовали убрать англичанина из каюты. Он стал спать на палубе. Матросы отобрали у него спички, нож и по очереди не спускали с него глаз ни днем, ни ночью.
Считали, что рэнзо не выдержит многомесячного плавания на «Пегасе» без захода в порт и сойдет с ума. Но этого не случилось. Когда корабль бросил якорь в Кейптауне, первым спрыгнул на берег несчастный рэнзо и был таков. Больше матросы его не видали и о нем не слыхали. Такова была история одной из многочисленных жертв шкиперской жадности.