Кусок не лез в горло, но стоило только посмотреть на босса, который будто чувствовал каждый мой взгляд и смотрел в ответ. Ему даже не надо было приказывать словами – одного взгляда достаточно. И он это понимал. И пользовался этим… уже года полтора?
Усмехаюсь. Так вот почему я продержалась так долго. Ему просто нравилось играть со мной как с куклой. Просто развлекаться, смотря на мою реакцию каждый раз.
Алкоголь неплохо ударил по мозгам, потому что где-то отдаленно я понимала, что в жизни никогда бы не посмотрела с таким вызовом ему в глаза. Хотелось показать, что он не может мной помыкать – такое иррациональное желание, сдобренное красным полусладким. Я улыбаюсь, смотрю на него сверху вниз. Как мне кажется. Приходится чуть запрокидывать голову. Его это только смешит.
- Евгении Викторовне больше не наливать.
Смеешься? Еще посмотрим, кто будет смеяться.
Надолго мы в ресторане не задержались – как только я закончила есть, он кидает купюру на стол и поднимается с места. Даже не надевает пиджак, просто перекидывает через плечо, а потом хватает за руку и встряхивает меня, дергает со стула и тащит к выходу. Привычно быстро, а когда я пытаюсь взбрыкнуть и вырвать руку из его сильной хватки, как он с силой прижимает меня к стене, вклинивает колено между ног и вжимается грудью.
Аромат сводит с ума. Я не любитель духов или парфюма, но стоило только мне почувствовать этот запах, и я была готова подаваться вперед, касаться носом изгиба шеи, вдыхать его аромат. Контакт глазами разрывается, когда подвыпившие гости спускаются по лестнице, громко смеются, а после затыкаются, когда замечают, что они здесь не одни.
Миллера это не волновало. Его вообще мало чего волнует в этой жизни. Он не сводил с меня взгляда, пожирал глазами, а после потянулся губами к моему уху и рыкнул.
Рыкнул.
От неожиданности и нахлынувших эмоций я застонала, едва успев закрыть ладонью рот. Жар нитями оплетал мое тело, и холодный воздух улицы не помогал мне расставить все происходящее на свои места. Ветер распалял меня еще сильнее, будто раздувал угли зарождающейся страсти во мне, и я терзаю свои губы зубами, наслаждаясь видом мужчины со спины.
Он сажает меня в машину, опять пристегивает, и я чувствую пальцы на своем колене. Они сжимают крепко, я чувствую его мощь и хватку своим телом, которое предавало меня, мой разум и принципы.
Шлепок по бедру горел огнем. Он ухмылялся, когда садился в машину, когда заводил мотор, когда тронулся в сторону моего дома. Бросал взгляды, обжигал, плавил, и я сжимаю бедра. Перед глазами – сладостный туман, голова кружилась от легкой музыки, от его ладони, что сжимала мое бедро, ласковых пальцев, чертящих узоры на моей коже через ткань платья.
Я хотела скрыться от прикосновений и податься им навстречу, хотела расстегнуть чертов ремень, хотела разорвать юбку на своем платье, хотела, чтобы эти длинные пальцы коснулись моей кожи, выжгли на ней одному ему принадлежащие метки.
Я была погружена в чувства, обострилась до предела, ловя каждое его прикосновение. Разум, что на периферии бил в набат и говорил, что всё это – неправильно, был задвинут еще дальше.
И как я оказалась на раскинутом кресле, смотря через его плечо на крышу машины, ушло от моего сознания. Он навис надо мной словно хищник, скалясь в улыбке – дикой и страстной. Проводил носом по шее, рукой сжимал бедро, давил большим пальцем там, где кружевной край белья впечатывался в кожу, ласкал через одежду и наблюдал.
Наблюдал, как я плавлюсь, как я покорно принимаю все, что он делает – укус, смешок.
Дыхание опаляет мои губы. Дразнит, приближаясь ко мне, готовый вот-вот коснуться, а после отстраняясь.
- Открой.
Я открываю рот, впуская его властный горячий язык, позволяя сминать мою волю в глубоком страстном поцелуе. Голова окончательно идет кругом, дрожь прокатывается от затылка по позвоночнику вниз, стреляет возбуждением в паху. Сладостным возбуждением до мокрого нижнего белья и дрожащих коленей.
Он целует жадно, вгрызается в мой рот, посасывает язык и заставляет меня захлебываться стонами, подаваться бедрами навстречу, и господи, я же сейчас просто кончу. Феерия плещется в поцелуе как лед в бокале с виски. Все его действия были словно кнут и пряник. Обжигали. Выжигали меня к чертовой матери.
Миллер оставляет мои губы в покое, а после присасывается к ключице. Кусает, потом зализывает широким влажным языком, читая каждый мой жест, будто уже знает, куда давить, чтобы мою крышу сорвало бесповоротно и окончательно.