Обед стал катастрофическим моноспектаклем Соммиты. Было бы преуменьшением сказать, что она пережила целую гамму эмоций: она начала там, где гамма закончилась, и вспышки истерии служили в этом представлении передышками. Время от времени она внезапно умолкала и начинала жадно поглощать еду, которую перед ней ставили, ибо была прожорливой дамой. Испытывавшие неловкость гости хватались за эту возможность и присоединялись к ней в более консервативной манере. Тем более что еда была превосходной.
Ее коллеги по цеху, как позже согласились друг с другом Аллейн и его жена, испытывали меньшую неловкость, чем непрофессиональная аудитория; казалось, они более или менее спокойно воспринимали ее взрывы чувств и время от времени подбрасывали подстрекательские реплики, а сидевший слева от нее синьор Романо красноречиво жестикулировал и целовал ей руку, когда ему удавалось ее поймать.
Аллейн сидел справа от Соммиты. Она часто к нему обращалась, и он получил пару мучительных тычков в ребра, когда она старалась донести до него свои доводы. Он чувствовал на себе взгляд Трой, и, улучив момент, на секунду скорчил ей гримасу ужаса. Он увидел, что она едва удержалась от смеха.
Трой сидела по правую руку от мистера Рееса. Кажется, он считал, что посреди всего этого шума на нем лежит обязанность поддерживать беседу, и заметил, что в Австралии не хватает неподкупных журналистов. Оскорбившая Соммиту газета была австралийским еженедельником с большим тиражом в Новой Зеландии.
Когда перед ним поставили портвейн, а его пассия на время погрузилась в мрачное молчание, он невыразительным тоном предположил, что дамы, возможно, хотят удалиться.
Соммита ответила не сразу, и за столом повисло неуверенное молчание, пока она сердито созерцала гостей. Да к черту это все, подумала Трой и встала. Хильда Дэнси с готовностью последовала ее примеру; после минутного колебания, с округлившимися глазами, то же самое сделала и Сильвия Пэрри. Мужчины встали.
Соммита поднялась, встала в позу Кассандры, которая вот-вот начнет вещать, но видимо, передумала и объявила, что идет спать.
Минут через двадцать Аллейн обнаружил, что находится в комнате, похожей на декорации для научно-фантастического фильма — это был кабинет мистера Рееса. Вместе с ним там находились сам мистер Реес, мистер Бен Руби, Руперт Бартоломью и секретарь с соломенными волосами, которого, как оказалось, звали Хэнли.
На столе, вокруг которого собрались мужчины, лежала та скверная газетенка. Они прочли заключенное в центральную рамку письмо, отпечатанное на машинке.
Редактору газеты The Watchman
Сэр,
я желаю посредством вашей колонки целиком и полностью отвергнуть возмутительные клеветнические обвинения, циркулирующие в этой стране. Я желаю решительно заявить, что не испытываю никакой потребности, и соответственно, никогда не прибегала к косметической хирургии или к искусственным усовершенствованиям какого бы то ни было рода. Я являюсь и предстаю перед моей публикой такой, какой меня создал Господь. Благодарю Вас.
Изабелла Соммита
— И вы говорите, что все это — фальсификация? — спросил Аллейн.
— Конечно, фальсификация! — воскликнул Бен Руби. — Не станет же она сама накладывать себе на тарелку порцию токсичной славы! Боже, это сделает ее самым большим посмешищем всех времен в Австралии. И все это станет известно и за океаном, уж поверьте.
— А слухи или сплетни подобного рода действительно ходят?
— Нам об этом ничего не известно, — сказал мистер Реес. — А если бы такие слухи широко распространились, мы бы об этом услышали. Разве не так, Бен?
— Ну послушайте, старина, любой, кто видел ее, знает, что это глупо. Я хочу сказать, вы посмотрите на ее декольте! Оно говорит само за себя. — Мистер Руби повернулся к Аллейну. — Вы видели. Вы не могли этого не заметить. У нее самый прекрасный бюст, который только можно встретить в жизни. Прекрасный! Вот! Взгляните на эту фотографию.
Он раскрыл газету на странице 30 и разгладил ее на столе. На этой фотографии Соммита стояла в профиль, запрокинув голову и опершись руками на стол за спиной. Она была одета для роли Кармен и держала в зубах искусственную розу. Декольте было очень глубоким, и, хотя на первый взгляд не возникало сомнений в естественности ее груди, при ближайшем рассмотрении можно было заметить странные небольшие отметины в этой области, наводящие на мысль о послеоперационных шрамах. Подпись гласила: «Лучше один раз увидеть!»
— Ей никогда не нравилась эта фотография, — угрюмо сказал мистер Реес. — Никогда. Но она нравилась прессе, и поэтому мы сохранили ее в информационных материалах. Вот! — воскликнул он, ткнув пальцем. — Вот, взгляните-ка на это! Это подделка. Фотографию изменили. Тут кто-то нахимичил. Эти шрамы — подделка.