Двое мужчин обменялись бесстрастным взглядом.
— Мы можем нанять еще одного телохранителя, — без всякого энтузиазма предложил Монтегю Реес.
— Тот, что был в Нью-Йорке, не очень-то ей нравился, — возразил мистер Руби.
— Конечно, не нравился, — согласилась Соммита, громко дыша и раздувая ноздри. — Нет ничего веселого в том, чтобы за тобой по пятам ходил идиот в неописуемом наряде, который абсолютно ничего не сделал для того, чтобы предотвратить то безобразие на Пятой Авеню. Он просто стоял и таращил глаза. Кстати, как и вы все.
— Милая, а что еще мы могли сделать? Тот парень прыгнул на пассажирское сиденье в открытой машине, и она умчалась, как только он сделал снимок.
— Спасибо, Бенни. Я помню обстоятельства этого случая.
— Но зачем? — спросил молодой человек по имени Руперт. — Что на него нашло? Ну то есть это же бессмысленно, и к тому же очень дорого — следовать за вами по всему свету. Он, должно быть, сумасшедший.
Как только эти слова слетели с его губ, он осознал свою ошибку и принялся бормотать. Возможно, из-за того, что он стоял на коленях и в буквальном смысле был у ее ног, готовая взорваться Соммита наклонилась и взъерошила его светлые волосы.
— Бедняжка! — сказала она. — Ты говоришь совершенно, абсолютно нелепые вещи, и я тебя обожаю. Я тебя не представила, — добавила она, спохватившись. — Я забыла твою фамилию.
— Бартоломью.
— В самом деле? Что ж, Руперт Бартоломью, — провозгласила она, взмахнув рукой.
— Здравствуйте, — пробормотал молодой человек.
Остальные кивнули.
— Зачем он это делает? Он делает это ради денег, — нетерпеливо сказал Монтегю Реес, возвращаясь к фотографу. — Нет никаких сомнений, что эта идея возникла у него после инцидента с Жаклин Кеннеди. Он завел дело гораздо дальше, и весьма успешно. Весьма.
— Верно, — согласился Руби. — И чем дольше он этим занимается, тем более… — он помедлил, — тем более возмутительным получается результат.
— Он использует ретушь, — вмешалась Соммита. Он искажает действительность. Я это знаю.
Все трое поторопились с ней согласиться.
— Я пойду одеваться, — неожиданно сказала она. — Сейчас же. А когда вернусь, то желаю услышать разумное решение вопроса. Я выдвигаю свои предложения, как бы вы к ним ни относились. Полиция. Судебное преследование. Пресса. Кто владелец этой… — она пнула оскорбившую ее газету и с некоторым трудом высвободила попавшую между страницами ступню, — этой макулатуры? Займитесь им. — Она широким шагом направилась к двери в спальню. — И я предупреждаю тебя, Монти. Я предупреждаю, Бенни. Это мое последнее слово. Если мне не предоставят убедительные доказательства того, что это преследование прекратится, я не буду петь в Сиднее. Пусть засунут себе поглубже свой Сиднейский оперный театр, — добавила Соммита, проявив таким образом свое предполагаемое происхождение.
Затем она удалилась, не забыв хлопнуть дверью.
— О боже, — тихо сказал Бенджамин Руби.
— Да уж, — вздохнул Монтегю Реес.
Молодой человек по имени Руперт Бартоломью, собрав листы в папку, поднялся с колен.
— Полагаю, мне лучше…
— Да? — сказал мистер Реес.
— Удалиться. Я хочу сказать, все это вышло как-то неловко.
— Что именно?
— Ну, понимаете, мадам… Мадам Соммита попросила меня… То есть она сказала, чтобы я принес вот это… — он с сомнением указал на папку.
— Осторожно, — сказал Бен Руби, не пытаясь подавить в своем голосе нотку покорности, — у вас сейчас опять все вывалится. Это вы написали? — спросил он скорее утвердительно.
— Да, верно. Она сказала, что я могу принести ноты.
— Когда она это сказала? — уточнил Реес.
— Вчера вечером. То есть… ночью. Около часа. Вы как раз уходили с вечеринки в итальянском посольстве. Вы вернулись за чем-то — кажется, за ее перчатками, а она была в машине. Она меня увидела.
— Шел дождь.
— И очень сильный, — гордо сказал молодой человек. — Я был там совсем один.
— Вы заговорили с ней?
— Она подозвала меня кивком. Опустила стекло в машине и спросила меня, как долго я жду, и я сказал, что три часа. Она спросила, как меня зовут и чем я занимаюсь. Я ответил. Я играю на фортепиано в маленьком оркестре и даю уроки. И печатаю на машинке. А потом я сказал ей, что у меня есть все ее пластинки, и… Она была так мила. Я хочу сказать, она была мила ко мне, там, под дождем. Я вдруг обнаружил, что рассказываю ей о том, что написал оперу — короткую, одноактную, посвященную ей, написал для нее. Но не потому, что я мечтал, что она когда-нибудь ее услышит, вы же понимаете. О бог мой, конечно же нет!