– У меня нет денег, – снова заметил я.
Честно говоря, мне было неприятно признаваться в этом – как и любому мужчине. Но мне уже стало любопытно, куда могла завести нас эта беседа.
– Так достань! – птичка топнула ножкой. – Найди! Займи! Укради!
– Нет.
Она сузила глаза и чуть сбавила тон:
– И что, ты собираешься и дальше гнить в этой бедности?
– Это не бедность, – хмыкнул я. – Для начала можно продать двадцать пар одинаковых туфлей, потом ещё столько же сумочек…
– Не смей трогать мои туфли и сумочки!
– А ты не смей трогать мою машину, – парировал я. – Сейчас я зарабатываю немного, но нам бы хватало, если бы ты не спускала все деньги на шмотки.
– И значит ты собираешься просто ждать, когда всё само наладиться? – язвительно уточнила она. – А если не наладиться?
– Ты говорила, что веришь в меня, – хмыкнул я.
– Это было месяц назад! – прокричала птичка. – За это время можно было уже миллионы заработать!
– Ну так, зарабатывала бы, – пожал плечами я, наслаждаясь ссорой.
– А знаешь что… – она смерила меня взглядом полным отвращения. – Если ты не можешь заработать, то катись к черту! Найду того, кто сможет!
Она в ярости выскочила из комнаты, и я крикнул ей в спину:
– И этот кто-то будет содержать чужого ребёнка?
– А нет никакого ребёнка, понял?! – птичка обернулась и с превосходством в голосе добавила. – Если у тебя нет денег, то у меня нет ребёнка!
– В смысле? – не понял я.
Но беременная птичка бросилась на выход из квартиры и умчалась со скоростью света, оставив меня в замешательстве.
Что это сейчас было? Это гормоны беременные или… или реальность? Я что, такой лопух?! Она меня так развела?! Или она имела ввиду, что я не увижу ребёнка, если не буду зарабатывать достаточно денег?
Поколебавшись, я пошёл обшаривать ее многочисленные сумочки. В одной из них я нашёл тот черно-белый снимок фасолинки. На нем была указана дата и фамилия врача. Интернет помог найти мне нужный телефон, и вскоре я уже звонил.
– Нет, пациенток с такими фамилиями у нас нет, – огорошили меня.
На всякий случай я назвал фамилию и птички, и свою, но выходило… выходило, что беременная птичка не была беременной! Выходило, что я полный кретин!
Зато свободный.
Я ухмыльнулся. Меня охватило радостное чувство, словно я вдруг ожил. Мне хотелось гулять, хотелось напиться и накуриться, хотелось орать пьяные песни на улице!
Я расхохотался безумным смехом приговорённого к смерти, но помилованного в последний момент.
Где-то глубоко внутри меня скребла грусть – я уже привык к мысли о ребенке – но я заглушил в себе это чувство. Будет ещё! От другой… от совсем, совсем другой. Непохожей ни на кого.
А пока – свобода!
Я выскочил на улицу и прыгнул в машину. В бардачке лежала заначка, половину которой я тут же спустил на алкоголь и сигареты. Я отмечал свою свободу в гордом одиночестве, сидя на скамейке на набережной, прислонившись спиной к большому и тёплому камню.
Никаких больше каприз, никакого нытья, никаких обувных коробок! Никаких жалоб, никаких причитаний! Я был сам себе хозяин – снова! – а значит, меня ждали птички в клубах! Меня ждал секс! Меня ждали развлечения!
Я пил и не мог остановиться. И вскоре мысли о девушке в сером, которые я обычно глушил и топтал, напомнили о себе. Я мог начать свой победный сексуальный марш с неё! Просто переспать с ней, чтобы избавиться от этой болезненной тяги. Поставить точку и с ней, освободиться и от ее пут!
Да, мысль была определенно здравой. Никитос уехал, а небеременная птичка, надо полагать, съедет. И тогда… я закрыл глаза, представляя, как сорву с мышки ее серые хламиды, как ласками доведу ее до исступления, как она сама будет просить, умолять меня трахнуть ее! Как я удовлетворю ее просьбу, ее желание – потому что она меня уговорила! Как буду брать ее так долго, как захочу. Как изучу ее тело вдоль и поперёк, как заставлю ее кончать раз за разом! Как потом она будет просить ещё, но мне будет уже все равно. У меня будут другие птички. Но так уж и быть, иногда я буду снисходить до мышки, буду трахать ее, когда мне вздумается и где мне захочется. И как она будет счастлива раздвинуть передо мной ножки и как она будет благодарна мне…
За этими пьяными грезами я и уснул. Прямо там – на скамейке, спиной привалившись к тёплому камню, с незаженной сигаретой в руках.
– Фу, блядь, ну и видок, – сквозь сон услышал я голос командоса и разлепил глаза.