и прийти в себя, земляки вели его к Дарьке. Она его своими во-
лосами оборачивала, грела, дышала на темечко. Сколько сол-
дат, обиженных в армии, спасла Дарька, сколько мужичков,
лупленных скалкой или сковородой, не сосчитать — ещё бы,
приходили не только из Ивернево, но даже из Стрюково, из Ма-
карово, из Пожарово. А из Мякинницыно нет, не приходили.
Однажды даже притопал пешком мужичонко из Великого
Устюга. Долго жил он в Дарькиных волосах, неделю или две. А
потом Дарья вышла из дома с ним, закрыла дверь на замок и
ушла. Грустно стало в деревне.
А Варька — та совсем другая. У неё такие были груди —
сама встанет у стены, а они в окно смотрят. Дома еле помеща-
лась, ставила рядом две кровати, и так спала, все это знали, вся
деревня.
Вот кого мужики любили, так это её, ни на кого другого
смотреть было им неохота. И она их любила, никому не отка-
зывала, всех пускала рядом прилечь. Жёны не ревновали, знали
— поспит муж у Варьки на груди, поборбается, а больше ниче-
го, не забалует. Зато домой придёт как шёлковый, месяцев во-
семь будет без разговоров пол мести да щепки драть. Кого и на
полтора года хватало.
В засушливые годы тоже Варька была необходима. Сядет
в Варжу, перекроет её грудью — сделается запруда, вот воду
все и натаскают, польют все огороды и поля, сами отмоются.
Никогда в Ивернево не голодали, урожай был всегда.
В Малиново жила Варькина подруга, Лизавета. У неё, хоть
и большая была грудь, но всё же поменьше значительно. И вот
они вдвоём повадились на дискотеки в Пожарово. Путь от
Ивернево неблизкий, но дело того стоило, на танцах включали
хорошую музыку, белые розы или иногда Макаревича. Варька
беззаботная стала. Допустим, сезон земляники, все на пригорке
или в своих местах собирают в корзины или так — ам, ам — а
Варька бежит мимо, в Пожарово. После дискотеки переночует у
Лизаветы в Малиново, и обратно. А деревенские всё ещё берут
— ам, ам — или в корзины.
Так она и нашла кого-то себе в Пожарово, мужа из самой
Вологды, он был там в гостях или так, в командировке. Уехала
из Ивернево. Грустно стало в деревне.
Как Дарька да Варька уехали, больше всех грустили му-
жики. Что им обычные бабы? Да почти что и ничего. Рождае-
мость прекратилась, все выехали или умерли. Один только це-
лый дом стоит, и то потому что там Валерка Шипицын написал
на двери, чтобы охотники стёкла не били. Думал, что будет сам
приезжать, но уж который год нету.
Малиново
Малиново жилое, огорожено изгородью, пройти можно
через железную калитку из спинки кровати. Сразу другое дело
— живая деревня: трава скошена, рядом всё чего-то жуют ко-
ровы, хозяйка выходит на крыльцо угощать творогом, путнику
надо только открыть рот, а уж ложку туда впихнёт она сама. Не
то чтобы деревенские тут совсем не видят людей, нет, рядом
стоит Пожарово. Довольно часто такие радушные жители
встречаются в долине Варжи.
В Малиново живут три человека — отец, мать и их сын
Илья Муромец. Ещё несколько лет назад тут было много жите-
лей, но однажды мужики и бабы перессорились. И все сразу
стали инвалидами. Мужчины женщин не слышат, а женщины в
упор не видят мужчин.
Дед Борис, что был тут за фельдшера и председателя,
только руками разводил — ничего не понять про мужчин. А
про женщин и говорить нечего — он и сам их перестал слы-
шать. Заходит, например, к нему Люсьен, трактористка. Гово-
рит, что нет мужиков, ну нет мужиков, всё приходится самой, и
на тракторе, и под трактором, и цепь натянуть, и сено потом
сгрести — а Борис не слышит. Она — повторять, а он — ну ни в
какую. Уходит Люсьен, появляется Валентин, рассказывает, что
давно не слышал свою жену, доярку Катерину. Утром не слы-
шит — она на ферме, потом он день на работе, а вечером она
снова на ферме, после приходит. Принесёт ужин и у телевизора
пригорюнит. Потом тихо-тихо посидит у детей, поцелует их на
ночь. Ляжет на кровать, повернётся лицом к нему, Валентину,
закроет глаза и спит, вздыхая. Только эти вздохи и слышны.
Утром снова уходит на ферму, а он к себе в правление. Так и
живут, а что делать?
И у всей деревни такое, всё не ладится, не видят друг дру-
га и не слышат. Ворошнины уехали в Никольск, и пошла молва,
что семья оказалась спасена. Так вся деревня уехала — кто в
Сокол, кто в Мякинницыно, остались одни Муромцы, пришлые.
А им зачем уходить? — вдруг оказалось, что они друг друга и
видят, и слышат. И в доме мир и лад. Сыну Илье Муромцу уже
тридцать три года, он работает простым почтальоном в сосед-
ней деревне, и всё никак не женится. Говорит: «Ну, не вижу я
себе жены, ни в Пожарове, ни в Мякинницыно, а дальше ехать
некогда — надо почту разносить, сеять, косить».
Малахово
В Малахово до сих пор стоят дома крепкие, будто кто за
ними ухаживает, правда, за крапивой их не сразу увидишь. С
деревянного балкона Таисьи Иверневой видны поля, поля, до-
рога на Мякинницыно и Пожарово, за дорогой снова поле. А за
ним уж лес. По дороге ездят лесовозы и грузовые машины —
везут в Мякинницыно банки сгущёнки из Сокола, печенье из
Великого Устюга и даже хлеб откуда-то.
Раньше и в Малахово кое-что возили, например, стеклян-
ную посуду. А больше торговать было нечем, всё в деревне
имелось своё. Лён целыми полями рос прямо от домов до доро-
ги — в одну сторону. И в другую — не меньше. В каждом доме
стоял ткацкий стан, сколько их на поветях сохранилось по всей
Варже и сейчас, мамочки! Каждый держал корову и кроликов,
мясо и молоко было всегда. Хлеб рос плохо, но муку из Мякин-
ницыно возили и пекли его сами.
Как наступили девяностые годы, сельский магазин выку-
пил Ростик, он тогда заработал на сенокосе, да жена его много
из льна всего нашила — отправила сыну в Москву, а он и про-
дал на Арбате задорого, себе квартиру купил, а остальное ро-
дителям прислал. Ростик стал возить сначала книги, но они
плохо расходились — жители тут бережливые, ещё дедову ли-
тературу хранили, а до путча каждый какие-нибудь журналы
выписывал — и научные, и художественные. Всё это было, и
они, хоть и старенькое, а читали. А на новое не особенно падкие
были. Тогда Ростик начал продавать китайский чеснок и бри-
танские шарфики-кашне.
С этого всё и началось. Все накупили этого чеснока, и свой
сразу выродился, стал мелким каким-то, не разглядеть. Сразу
же. И лук заодно испортился. Потом и остальное начало под-
гнивать, горох, морковка. Коровы не мычат, кролики не нарож-
даются. А лён из-за кашне ушёл. Однажды Полинка Стрюкова
накупила этих шарфиков, сшила себе сарафан, крутится перед
зеркалом и вдруг слышит: что-то на повети грохнуло сильно.
Прибежала — а это станок её ткацкий рухнул. Собирали-
собирали деревней, но у всех будто помешательство какое, па-
мять отшибло — не смогли ничего сообразить. Потом по со-
седним домам это поветрие пошло — ломается станок, и всё. И
никто починить не может, а новых не делают — незачем те-
перь, лён не в моде. Ростик быстро одежды разной навёз — яр-
кой, трикотажной. Так и жили с тех пор в Малахово, пока он
вдруг не придумал уехать. Распродал всё по дешёвке, взял се-
мью и — раз, два — его нет, а где — не знает никто. Жители
немного загрустили без магазина, но тут до Мякинницыно —
полтора километра, не страшно. Правда, вечерами стало осо-