В конце концов Скобарский сдался и, обняв Вадима, зарыдал у него на плече.
— Мне вас… мне вас Бог послал! — сквозь всхлипы произнес он. — Я… вы всегда можете… и мы с Олежкой всегда…
Вадим растерянно слушал.
Стоял, чуть посторонившись от дверей, и не знал, куда деть руки. Так они и висели вдоль. Из окон офиса, наверное, казалось, будто радостный отец обнимает вновь обретенного сына.
А сын…
У него перехватило горло.
А сын съездил на могилы к родителям всего раз. На годовщину отца. Потому что никаких других дат не помнил. Было холодно, сыро, и маленькое деревенское кладбище почти заросло. Самое главное, ничего он не почувствовал тогда. Ничего.
Сволочь я, Алька, да? Даже не хомяк.
После двадцать пятого, пообещал он себе, чувствуя, как начинают гореть уши. Во что бы то ни стало. Пусть поздно…
— Ну, все, все, — сказал сам себе Скобарский, отстраняясь, отфыркиваясь, пряча блестящие глазами. — Извините, Вадим, развел я тут… плач Ярославны.
В его пальцах вновь появился платок.
— Ничего, нормально, — сдавленным голосом произнес Вадим.
И отвернулся сам. Задышал, хватая ртом горький сентябрьский воздух. Мама, папа, простите меня, простите. Я приеду.
Обязательно.
— Вы куда сейчас? — спросил Скобарский, высморкавшись.
— Дождусь подтверждения перевода, и на Гагарина.
Уловленный через плечо, краем глаза, Скобарский качнул седой головой.
— К высоткам-то? Нехорошие они, Вадим.
— Значит, судьба.
— Не смейте! — С неожиданной силой Скобарский развернул его к себе. — Не судьба! Вы обязаны бороться! Биться! Хотите, я с вами?
Он смотрел, решительно, пронзительно щурясь и воинственно топорща щетину.
Наверное, думал, что Вадим идет туда не по своей воле, а сражаться за странную девочку Вику с фотографии. Или еще что-нибудь героическое. Как говорят в таких случаях, один против банды отморозков.
Вадим был благодарен ему за это.
— Дмитрий Семенович, — сказал он, — у меня же встреча, а не мордобой.
— А кто жить не хотел? — тряхнул его Скобарский. — Я не хотел или вы, Вадим, не хотели? Деньги вот… — Он перевел дух. — Может, вы проститесь с девочкой этой, а затем с крыши — фьють!
— Не будет фьють. Я же обещал вам, помните? Двадцать пятого.
— А, ну да, — кивнул Скобарский.
И сник, отпуская прихваченную на груди куртку. Даже складку разгладил.
Пережидая час, они купили по сосиске в тесте и по стаканчику кофе в автолавке поблизости, нашли скамейку. Скобарский позвонил домой, неловко прижимая к уху исцарапанную, древнюю "нокию".
— Как вы там? Как Олежек? Поел? Не задыхался?
Телефон голосом соседки закудахтал в ответ.
Вадим через куртку пощупал снимки. На месте. Вика ждет меня на крыше, да, Алька? Я там буду.
К двенадцатиэтажкам он добрался где-то к трем часам.
До этого все никак не мог с ним расстаться Скобарский, семенил рядом, сжимая в руке полученную копию перевода и распечатку-подтверждение, и увещевал, советовал, тревожился, строил предположения и планы. Человек в вихре свалившегося счастья.
Вадим, вы обязательно мне позвоните вечером, хорошо? Вадим, запишите телефон. Вадим, не отчаиваться! Ни в коем случае! Я вам просто по-человечески… всем сердцем… И, Вадим, вы будьте осторожнее. Мы до отъезда с вами еще хорошо поговорим.
— Дмитрий Семенович, — вздохнул, устав от него, Вадим, — вы лучше Олежку обрадуйте. И с клиникой свяжитесь.
— Да-да. Но вы позвоните?
— Конечно.
— Сегодня?
Шарф обвивал шею Скобарского ослабшими серыми кольцами. Голова — седое яйцо в развороченном гнезде.
— Я постараюсь.
Вадим чуть ли не насильно затолкал обеспокоенного Скобарского в салон вовремя подошедшего автобуса. Но тот еще постучал ему в стекло, проговорил что-то уже не слышное, смешно и беззвучно раскрывая рот.
Было легко. Поднимало, несло.
Мимо струйками, каплями, ручейками текли люди. Из торгового центра — к остановкам, с остановок — к рынку. В дома. На работу.
Горечь сентября растворялась в их движении.
Листья, сметенные к решеткам, в люки, на обочины, горели на пути желтыми сигнальными приветами.
Ему вдруг почудилось — Алька светлой тенью, солнечным бликом скользит рядом. Чуть-чуть сзади, за плечом, на периферии зрения. Что, Вадимка, утекли деньги?
Утекли, согласился он.
И не жалко? — подмигнуло в витрине солнце.
Немного, улыбнулся он. Зато легко.
Я соскучилась, сказала Алька. Я тебя люблю.
Теплой ладонью она коснулась макушки.