Пальцы где-то раздобыли ключ, ключ нырнул в прорезь замка, ящик в ответ распахнул секцию. Внутри пестрел ворох рекламных проспектов. Суши. Ремонт. Пицца. Ванна. Зубы. Вадим залез рукой в это глянцевое зазывное пространство и нащупал бумажный конверт.
Конверт оказался кодаковский, оранжево-красно-белый, с заполненным ручкой адресом и его, Вадимовой, фамилией.
Алька.
Алькины, наверное, фотографии.
Гадский был свет в подъезде. Так бы он вскрыл конверт здесь же. Пришлось бежать по леснице вверх — болтались продукты, болтались мысли: двадцать два, двадцать два, номер такой, живу я там…
Будто кадровая нарезка: лестница, дверь, прихожая, кухня, вся в хлопке двери за спиной. Качество так себе — темновато, мутновато, углы плывут. Ахнула о ножку стола тушенка, наверняка получила чувствительную вмятину, если не пробоину. Что там сталось с батончиком, даже подумать страшно. Ну и бог с ними.
В комнате он рухнул на кровать, будто пух выбив снимки из одеяла. Они зашелестели, осыпаясь на пол. Настоящий снимкопад.
Конверт лишился клейкого язычка.
Помедлив, Вадим вытряс на разглаженные сине-золотые фигуры пододеяльника несколько небольших, размером с ладонь, ярких прямоугольников.
Раз. Два. Три. Четыре. Пять.
Он не стал смотреть их сразу все, просто перебрал пальцами. Пять.
Это была Алька. Как привет из той жизни. Милая Алька, ее фотографии…
Вадим выдохнул, потому что, зараза, набрякло, набухло, накопилось, дави и размазывай кулаком. Но ладно, ладно, хватит.
С первого снимка прямо в объектив несколько смущенно смотрел пожилой мужчина. Он был худой, седоватый, с плешью. Сиреневая рубашка, мешковатая красная вязаная жилетка. Влажные глаза, унылый нос, щеки в сеточке морщин. За ним просматривалась бледно-желтая прихожая с лампочкой, Алька, похоже, фотографировала его на пороге квартиры. Одна ладонь мужчины лежала на косяке, другая прижималась к груди то ли из удивления, то ли из какого-то сердечного чувства.
Где Алька нашла его? Зачем снимала?
Вадим перевернул фото. На обороте было выведено: "Скобарский". После "Скобар…" ручка перестала писать и остаток фамилии был с усилием выдавлен стержнем. Вполне видимо.
Скобарский. Какой-то необщий знакомый?
Он еще раз посмотрел на мужчину, заметил, что шея его плохо выбрита, что он вообще как-то поистаскан. Изможден? За рукой на косяке пряталась короткая детская курточка с капюшоном. Синяя.
Нет, это не посторонний, не случайный человек. Чем-то он Альке был близок.
Вадим отложил Скобарского и взялся за следующую фотографию. С нее улыбались двое чумазых мальчишек, один постарше, лет восьми, второй лет пяти-шести, оба большеголовые, ясноглазые, коротко стриженные, у младшего волос потемнее, а в приоткрытом рту не хватает зуба.
За их спинами раскорячились обгорелые останки дома, темнели кирпичи печной трубы, справа трясла скукоженными листьями рябинка — мальчишки, похоже, были с пожарища.
Сажа на щеках и скулах, черные пальцы старшего, лежащие на плече младшего. Братья? Пиджак не по размеру на одном, спортивная кофта на другом.
Братья-погорельцы? А почему веселые? Ведь пожар. Или все уцелели, и поэтому?
Сбоку влезал в кадр щит с названием деревни. Какое-то "…сково". Кусково. Брусково. Красково. На обороте еще не выдохшейся пастой значилось "Егорка и Вовка".
Славные мальчишки.
С третьей фотографии глядела девчонка лет пятнадцати. Серьезная, но в глазах — искорки. На губах — черная помада, в ухе — серьга с черепом, на щеке — еще не сошедший синяк. Готка? Или рокерша?
Вздыбленная челка, сурово сведенные брови…
Но искорки, искорки. Она вроде бы напустила на себя независимый "не подходи" вид, но внутри едва сдерживается от смеха.
Алька, видимо, снимала ее где-то на крыше многоэтажки — на фотографии плыли облака, за спиной девчонки тянулись к облакам другие крыши, в прорехи проглядывал асфальт улиц и желто-зеленая кипень аллеи.
Подпись гласила: "Вика".
Безумная Алька… Полезла на крышу. Как еще их пустили-то? Под замком же… Девчонка Вика тоже хороша, экзотика на экзотике…
От высоты, от неба с крышами повело голову. Замутило. Или это от голода? Может все-таки поесть?
Отложив фотографии, Вадим прошаркал на кухню, достал из пакета батончик, на удивление сносно переживший недавнюю катастрофу. Недопитый чай помог протолкнуть вяжущую массу из шоколада и нуги в горло.