Особняком держалась молодая пара. Оба щуплые, с раскосыми азиатскими глазами и плоскими лицами – сильно испуганными. Он был в оранжевом дворницком жилете поверх куртки, она – в куцем пальтишке, из которого заметно выпячивался живот. Заметно, но не так, чтобы на сносях. Она молча сидела, обхватив живот руками и вжавшись в спинку стула, чуть подрагивала, то и дело прикрывала глаза. Он заискивающе смотрел на каждого, кто проходил мимо в халате, вскакивал, отбегал, робко просовывал голову то в один кабинет, то в другой, что-то пытался объяснить, просил – по-русски, судя по долетающим обрывкам, говорил совсем плохо, – возвращался, садился рядом, брал ее за руку, начинал тихо шептать – успокаивать. Наконец, о чем-то договорился – вернувшись, помог подняться и повел, бережно поддерживая, к терапевту…
Когда всех врачей прошли – подъехали к двери, за которую сопровождавшим хода не было. Прощаться пришлось наспех – санитар уже ждал, тянул руки к коляске. Пока дверь закрывалась, мама еще успела взмахнуть ладонью…
Выходил через стылое помещение, где стояли три «скорые». Посмотрел на часы: ого, почти час! Охранник у ворот, кивнув на машины, спросил: «Куда?» Он сказал, охранник тут же назвал цену – для такого расстояния несусветную.
Торговаться не стал – просто отказался.
Все повторялось – вновь вышел с ее одеждой в морозную ночь, направился по скудно освещенной больничной аллейке в сторону дороги. Только теперь падал снег – крупные хлопья порхали в воздухе – и настроение были другое – не такое тягостное, как в прошлый раз.
В конце аллейки, уже за оградой, стоял наискось старый мятый «жигуленок» – поджидал. Когда подошел ближе – стекло сползло вниз, выглянул молодой кавказец, вопросительно уставился. Узнав, куда ехать, запросил раза в два меньше, чем охранник. И еще бы, наверное, сбросил – такой у него был вид ненахрапистый, даже неуверенный какой-то.
По пути разговорились. Парень в Москве был меньше недели, на машину посадили родственники, у которых остановился. Снег сегодня увидел в первый раз.
– Здесь что – всегда так? – тревожно спросил, когда, поскользив колесами в снежной каше, тронулись. – Каждый день?
Узнав, что не каждый, заметно приобоодрился.
Хотелось задать вопрос: давно ли водит? Но было неудобно – подумает еще, что струхнул. Поэтому, заглушая беспокойство – не хватало еще сейчас самому в больницу загреметь! – стал давать советы: про зимнюю резину, осторожность, дистанцию и т.д. Пока не заметил, что парень и так ведет осторожнее некуда. Даже слишком: дистанцию держит огромную – еще с десяток машин может легко в промежуток влезть, тормозить начинает заранее, едва увидев впереди загоревшиеся «стопари», на мигающий зеленый не проскакивает, разгоняется медленно. В Москве так не ездил никто – кроме, разве что, учеников автошкол.
Города он, конечно, не знал – пришлось быть штурманом, а вот по-русски говорил хорошо – грамотно и почти без акцента. И деньги взял как-то неумело – словно бы стесняясь…
Созванивались каждый день, а вот навещал нечасто: дня через два, три – как получалось. Мама в уходе не нуждалась, все делала сама. Если не лежала под капельницей – выходили в фойе и сидели там, потом обязательно провожала его до лестницы. Единственное, на что жаловалась – аппетита по-прежнему никакого, еду приходится заталкивать в себя с большим трудом – до тошноты. И ему жаловалась, и лечащей врачихе – молодой, небольшого роста, довольно самоуверенной, державшейся покровительственно девице лет около тридцати. Он тоже с ней говорил: что аппетит у мамы пропал месяца два-три назад, если не больше, что от любой еды с тех пор ее воротит, ничего не хочет, ест через силу. Врачиха будто не слышала: «да, ест она у нас действительно что-то плохо, не нравится ей больничная еда, вы ей котлеток домашних привезите». Он привозил то, что мама еще недавно любила, спрашивал, чего бы хотелось еще, предлагал – «нет, ничего не надо, не могу, не хочу. И этого куда столько понавез – все равно не съем». Вновь говорил с врачихой – та опять про котлетки. Или он как-то не так объяснял, или она считала, что это все ерунда, капризы, не стоит внимания?
Пролежала все же не две недели, а три. До новогодних оставалось совсем ничего, когда утром однажды позвонила радостная: все, доктор при обходе сказала, что завтра выписывает!
Вечером заскочил отблагодарить врачиху – мало ли, вдруг завтра не увидятся. Заодно и часть одежды маме завез – чтобы не впопыхах собиралась. Сговорились, что торопиться не будет, приедет где-то между двенадцатью и часом…
В итоге приехал почти в два.