Сводный оркестр замолк, рассыпался, каждый к своей колонне устремился. Митенька быстро добежал к положенному месту и встал в свой ряд одним из первых.
— Все на месте? — тревожно суетился Евдохин, — кого-то не хватает.
Видит Митенька, староста группы Посторонко за локоть Леню Булгакова ведет от молдавского винного ларька, а Леня Булгаков то на одну ногу хромает, то на другую.
— Подводишь, — сердито задыхается Посторонко, — коллектив подводишь.
А Леня Булгаков в ответ только глупо улыбается. «Эх, не видать ему съемок, не быть ему в знаменитом журнале», — с сочувствием думает о Лене Митенька. Но Булгакову море по колено.
— Чего? Я идти могу... Строевым могу, — и шагнул строевым.
— Не задерживать, не задерживать, взять ногу... Песню...
Поют и впереди: «Утро красит нежным светом стены древнего Кремля...» — это химико-технологический идет.
— Жидко поют, — радуется Евдохин, — кто в лес, кто по дрова.
А сзади:
— Лихо, лихо отливают металлурги, — тревожится Евдохин, — соперник опасный. Вы уж смотрите, ребята, не подведите. Гидротехнический и металлургический институты — вечные соперники и в спорте, и в прочем.
— Смотрите, ребята, гряньте «ура», как вчера на репетиции,— тревожи тся Евдохин, — не подведите дирекцию и партком.
Вот уж тенистые улицы позади, вот уж залитый солнцем асфальт главного проспекта, милицейское оцепление, блеск духовых труб. У трибуны маршевый вдохновенный ритм, четкий шаг. Счастливые минуты. Нет больше Митеньки, есть общая колонна, общий строй, единое сердце, единое дыхание.
— Советским химикам — слава!
— Ура-а-а-а!
— Не четко химики крикнули, — радуется Евдохин, — сейчас, ребята, мы...
Пугающе широкая площадь, вся трибуна в пятнах лиц, а в центре лицо красное, как у Лени Булгакова, густобровое.
— Советским химикам... хр... хр... х-х-х-ы... — словно харкнуло в микрофон от случившейся накладки.
«Что делать? — единая мысль в единой голове, частичка которой Митенька, — не тот лозунг выкрикнут и до конца не досказан. Кричать — не кричать? И похоже, другой голос, сбоку от чернобрового.
— Советскому народу — слава!
«Раз, два, три — ура!!!» — единой глоткой.
— Хорошо грянули, — утирает пот Евдохин, — молодцы, ребята, в сложных условиях не растерялись... Знай гидротехников,
А сзади:
— Советским металлургам слава! — Ура!!!
— Хороши металлурги, — объективно комментирует Евдохин, — но и мы не лыком шиты, учитывая, что отреагировали на неотрепетированный лозунг.
Бывают дни, когда радости идут чередой. Только кончилась торжественно-веселая демонстрация, пообедали группой вкусно, чисто в профессорско-преподавательском зале, как пора уже собираться к деканату на съемки. Все причесаны, при галстуках. Митенька свой лучший надел, шелковый, серо-зеленый. Лишь Леня Булгаков явился без галстука, волосы растрепаны, стоят торчком, как у малярной кисти.
— Ты куда? Иди в общежитие, проспись, — шипит на него Посторонко.
— Не, — глупо улыбается Леня Булгаков, — я строевым идти могу, — и шагнул шумно.
Из дверей деканата сам декан Белосветов глянул.
— Что такое?
— Да вот, Иван Матвеевич, — угодливо жалуется Посторонко, — сколько предупреждал...
Бритоголовый, чуть глуховатый, грозный декан поворачивается к Булгакову. Честно признаться, Митенька декана побаивается, старается не встречаться с ним, не глядит на него, когда издали видит, торопливо сворачивает. А Леня Булгаков как улыбался, так и улыбается.
— Иван Матвеевич... Я строевым могу...
— Зайдете ко мне, — угрожающе говорит Белосветов.
Однако дальнейшее разбирательство проступка Лени Булгакова прерывается, поскольку в это время появляется высокий толстый человек, одетый в необычную, никогда прежде Митенькой не виданную курточку с множеством «молний» не только спереди, но и с боков и на рукавах. Лицо у человека загорелое, столичное, выразительное, под темными глазами сине-темные пятна. Это и есть московский фотокорреспондент. Сразу нездешним повеяло, союзным, как пахнут страницы знаменитого московского иллюстрированного журнала. Митенька от радости незаметно сжал кулаки, у него была такая привычка, сердце стучало, щеки горели, глаза слезились от восторга.