— Я вижу, вы достаточно хорошо информированы о моём подопечном.
— В таком вот разговоре многое всплывает в памяти. Если бы не наша беседа, я вообще бы никогда ни с кем не стал делиться подробностями, касающимися этой личности. Ведь ни в своих научных трудах, ни в воспоминаниях я не писал специально о Баумфогеле. Упомянул о нём раза два лишь на страницах своей последней книги, причём буквально в нескольких словах.
— Да, но вы поместили его фотографию.
— Она тоже оказалась в этом издании довольно случайно. Просто мне не попался никакой другой материал о Брадомске, а этот снимок был крупный и прекрасно сохранился для репродуцирования.
— Где сейчас оригинал?
— Я взял его на время, правда не без некоторых трудностей, в Главной комиссии по расследованию гитлеровских злодеяний в Польше, сделал с него несколько копий и вернул.
— Нет ли у них каких-нибудь других материалов, имеющих отношение к Баумфогелю?
— Не знаю. Не проверял, так как специально этой личностью не интересовался.
— Вы слышали что-нибудь о его «подвигах»?
— Боюсь, что нет. Я ведь жил не в самом Брадомске, а в деревне. Впрочем, кто-то мне говорил, что именно он выбрал место над рекой Вартой, где гитлеровцы расстреливали заключённых.
— А сам он участвовал в этих экзекуциях?
— Этого я не могу вам сказать. Меня арестовали в июле 1941 года, когда гитлеровский террор только начинал набирать силу. Лишь после войны я услышал рассказ о массовом уничтожении евреев в Брадомске. Сначала их согнали в Петрков, где было создано еврейское гетто. В Брадомске из евреев остались только специалисты, работавшие на местных мебельных фабриках. Позднее, уже в 1942 году, Баумфогель как-то приказал собрать их всех вместе на территории одной из брадомских школ. Через несколько часов их вывезли на еврейское кладбище, расположенное за городом рядом с шоссе, ведущим к Вельгомлынам. На кладбище всех, почти триста человек, расстреляли. Сам Баумфогель пожелал участвовать в этой бойне. Он не стрелял, но следил за тем, чтобы экзекуция протекала чётко и в полном соответствии с установленным порядком.
Когда я сидел в гестапо, было расстреляно несколько человек. Не знаю, при каких обстоятельствах их задержали, но помню, что не по политическим мотивам. Это были в основном крестьяне, не справившиеся с обязательными поставками, и граждане, вся вина которых состояла в том, что они торговали продовольствием или совершили запрещённый убой скота. В тех расстрелах, а эти были, пожалуй, первые кровавые репрессии немцев в отношении гражданского Населения, Баумфогель лично не участвовал, но именно он выносил приговоры, являясь в силу своей должности председателем чрезвычайного, суда СС. Список преступлений этого человека, несомненно, велик. Как, впрочем, и любого другого гестаповца,
— Предпринимались ли попытки совершить покушениё на эту одиозную личность?
— За время моей подпольной работы я таких попыток не припоминаю. Уровень нашей организационной деятельности в тот период делал такую акцию, по всей вероятности, невозможной. Мы только начинали тогда овладевать азами подпольной борьбы с врагом. Потому-то и произошёл в частности, мой нелепый провал.
— Понимаю. Между прочим, мне предстоит поездка в Брадомск.
— Там вы, конечно, найдёте много свидетелей. Ведь ещё живы люди, которые во время оккупации работали в городской управе, а также те, кто были заняты в местной промышленности, находившейся под особым наблюдением шефа гестапо. Вы без труда разыщете и таких, которые лично знали Баумфогеля или должны были по роду своих занятий часто с ним встречаться.
— У вас сохранились какие-нибудь родственники в Гославице?
— Да, конечно. Младший брат ведёт единоличное хозяйство на земле, давно уже принадлежавшей нашей семье. Он, конечно, мог бы рассказать вам о Баумфогеле значительно больше, чем я. Ему удалось кое-как продержаться В деревне в течение всех лет оккупации. Впрочем, то, что я вам рассказал о шефе гестапо, в значительной мере заимствовано мною из воспоминаний брата.