— Почему именно весны?
— Взгляните на эти ландыши.
— Какие ландыши?
— Если вы внимательно рассмотрите фотографию, то заметите, что на письменном столе стоит вазочка с букетиком цветущих ландышей. Эти цветы нельзя найти, в другое время года, они появляются только весной, а точнее — ранней весной.
— Ценное наблюдение, — согласился прокурор.
— Значит, снимок сделан весной 1940 года или годом позднее. В худшем случае в 1942 году.
— Ничего не имею против, но это никоим образом не опровергает подлинность снимка.
— Но возникает неувязочка с возрастом моего клиента.
— Не понял.
— Станислав Врублевский попал в отряд поручика Рысь летом или ближе к осени 1943 года.
— Правильно. Баумфогель пролез в партизанское движение после симуляции своей смерти в сражении на Курской дуге в июле 1943 года.
— Да, но учтите, что Станиславу Врублевскому тогда было всего девятнадцать лет.
— Вы повторяете его слова?
— У вас, кажется, отыскался свидетель, который помнит этого человека в период деятельности партизанского отряда. Уточните у него, на сколько лет выглядел тогда Дикарь.
— Антоний Галецкий — так зовут нашего свидетеля, — описывая Дикаря, назвал его юнцом.
— Вот видите, — торжествовал адвокат.
— Но надо иметь в виду, что свидетель вспоминал события сорокалетней давности. Этот человек, хотя и употребил слово «юнец», тем не менее узнал Баумфогеля на не очень чётком снимке, опубликованном в газете, — снимке худшего качества, чем наша копия. Свидетель запомнил его молодым парнем, но не забывайте, что Галецкого нельзя рассматривать в качестве эксперта, который мог бы квалифицированно заявить, что нашему «партизану» было только девятнадцать, а не двадцать пять лет.
— Двадцатипятилетнего человека он не назвал бы юнцом.
— Галецкий был намного старше Баумфогеля, поэтому мог так его назвать. Тем более сейчас, когда ему перевалило за семьдесят. В его памяти все молодые люди, партизанившие в лесах, останутся юнцами.
— Я с этим не могу согласиться.
— Стоит ли спорить из-за одного слова? — попытался обратить всё в шутку прокурор.
— Речь идёт не о слове, а о свободе или тюрьме для моего клиента.
— Вы полагаете?
— Если защита докажет, что Станислав Врублевский на шесть лет моложе Баумфогеля, то есть родился в 1923 году, то он автоматически должен быть освобождён.
— А как быть с заключением экспертизы лаборатории криминалистики?
— Пусть подполковник Качановский использует эту бумагу по другому назначению.
— И как же защита собирается доказывать возраст подозреваемого?
— Мы потребуем обследовать Станислава Врублевского, чтобы выяснить, сколько ему лет.
— Вы хотели бы поручить это лаборатории криминалистики?
— А почему бы нет? Ведь там тоже есть врачи.
— Что я слышу, пан меценас? Вы подвергаете сомнению надёжность экспертизы лаборатории криминалистики, которая установила тождество Врублевского и человека, изображённого на фотографии, и в то же время согласны на проведение лабораторией ещё одной экспертизы!
— Если заключение экспертизы в Кракове окажется для моего клиента неблагоприятным, — спокойно ответил Рушиньский, — то я потребую её повторить. В таком деле надо иметь результаты, не вызывающие никаких сомнений.
— Взаимоисключающие результаты двух экспертиз могут породить ещё большие сомнения.
— Тогда мы потребуем провести третью.
— И так до тех пор, пока у суда не иссякнет чувство юмора, — пошутил прокурор.
— До тех пор, пока у суда не выработается правильный взгляд на данную проблему, — поправил его адвокат. — Кстати, я опасаюсь, что если опыты по определению возраста моего клиента будут развиваться в благоприятном для него направлении, то прокуратура потребует привлечь к этой работе других экспертов.
— Возможно, — согласился Щиперский. — Но чтобы представить вам доказательства нашей беспристрастности, я заранее даю вам своё согласие на обследование арестованного с целью выяснения его возраста. Пожалуй* ста, составьте и направьте мне соответствующее требование.
Рушиньский открыл свой старый портфель и вынул из него лист бумаги с машинописным текстом.