— Офицер, который руководил акцией, был в мундире? — спросил прокурор.
— Он был в кожаном пальто, высоких сапогах с голенищами и эсэсовской фуражке. Говорил по-польски не хуже нас, но отдельные слова выговаривал с силезским акцентом, чуть-чуть потвёрже.
— Удалось ли вам разглядеть его с близкого расстояния?
— Был момент, когда он подошёл к моей подводе и сделал мне замечание, чтобы я ровнее разбрасывал известняк на трупы. Я стоял ближе к нему, чем сейчас к вам, пан прокурор.
— Вы не заметили что-нибудь примечательное в его внешности?
— У него на щеке был красный шрам.
— Такой, же, какой вы видите на лице обвиняемого? — спросил прокурор. — Присмотритесь получше, пожалуйста.
— Возможно, — осторожно ответил свидетель. — Мы ведь тогда все перепугались, нам было не до рассматривания гитлеровских физиономий. Но всё же мне кажется, что у подсудимого эта отметина — по сравнению с тем офицером — не такая красная и не так сильно бросается в глаза.
— Свидетель, устраивали ли вам очную ставку с обвиняемым? — спросил один из заседателей.
— Да, устраивали.
— Узнали ли вы в обвиняемом того офицера, который руководил экзекуцией?
— Да, узнал,
— Почему же вы так твёрдо заявляете, что это именно он?
— Мне уже до суда говорили, что Баумфогеля сцапали и доставили в наш город. Те, кто его видел раньше Меня, рассказывали, что распознали его по красному шраму на правой щеке. Когда я заметил среди показанных мне мужчин человека с красным рубцом на щеке, то заявил, что он напоминает мне того гестаповца. У того тоже были голубые глаза.
— Свидетель, вы видели фотографию пойманного гестаповца, напечатанную в газетах? — спросил адвокат.
— Я выписываю только сельскохозяйственные журналы. В них этой фотографии не было. Но после очной ставки один мой знакомый, сохранивший номер газеты со снимком, показал мне его.
Рушиньский протянул свидетелю копию находящейся в деле фотографии.
— Не кажется ли вам, что этот снимок более качественный? — спросил он.
— Ваша правда, пан меценас.
— Свидетель, хочу напомнить, что вы даёте показания суду, а не адвокату обвиняемого, — сказал председатель Езерскому.
— Высокий суд, я лишь подтвердил, что этот снимок лучшего качества, чем в газете.
— Похож ли сфотографированный офицер на того, который командовал эсэсовцами на кладбище?
— Сходство налицо. Вот и шрам на щеке. На этом снимке он заметнее.
— Свидетель, кроме офицера в кадр попали, как вы успели заметить, ещё два гестаповца. Не могли бы вы вспомнить, не было ли их тогда на кладбище во время экзекуции? — задал вопрос адвокат.
— Этих двоих я там точно не видел. Тех бандитов, которые на моих глазах убивали людей, я до конца своих дней не забуду, — ответил Езерский.
— Может быть, вы знаете заключённого, стоящего перед офицером?
— Где-то я его уже видел, но вот где? Не могу вспомнить.
— А если постараться.
— Очень знакомое лицо.
— Не встречали ли вы его где-нибудь после войны?
— Да разве всех упомнишь? Уверен, что где-то его уже видел. Но где и когда? Не знаю.
— Вспомните, пожалуйста, вы видели его в деревне или в городе?
— Наверняка могу сказать, что он не из нашей деревни. Да и в Брадомске я почти всех горожан знаю если не по фамилии, то хотя бы в лицо.
В последующие четыре дня слушания дела перед судом прошло около двадцати свидетелей обвинения. Их показания не внесли в дело ничего нового, лишь подтвердили обвинения, сформулированные в обвинительном заключении. Все эти свидетели в период оккупации какое-то время находились в Брадомске и видели там Баумфогеля. Некоторые прошли через аресты и пытки в гестаповских застенках, многие знали, что такое концентрационные лагеря не понаслышке, а из собственного опыта. Некоторые потеряли близких — мужей, отцов и детей, ставших жертвами террора Баумфогеля. Свидетели подробно рассказывали судьям о пережитом.