Подумаешь!
Строг был с нами. Вечно командовал: «Слушать сюда! Раз Таддель велел…»
Я же отвечал за вас, за малышню.
Да уж. Нам приходилось тебя слушаться, поэтому спозаранок, еще заспанные, мы говорили тебе хором: «Доброе утро, Таддель!»
Зато мигом вылетали из постелей, ангелочки.
М-да, воспоминания. Помнится, внутри дома, за входной дверью — там, сами знаете, звонил колокольчик, когда дверь открывалась или закрывалась, — находилась старая торговая лавка. В ней, к сожалению, уже никто не торговал, но сохранился деревянный прилавок. На стене, за прилавком, размещалось множество ящичков, выкрашенных охрой, с эмалевыми табличками, где значилось, для чего каждый ящичек предназначен: для цукатов, гречки, картофельной муки, крупы, корицы, красных бобов и всякой всячины. Мы с сестрами часто играли там, поэтому ваша Старая Мария, которая порой сопровождала папу, когда он приезжал к нам на две недели, а потом вновь на две недели уезжал, щелкала нас своей диковинной фотокамерой, Мике, Рике и меня. В следующий раз она привозила отпечатанные снимки; мы выглядели на них как-то странно, будто из сказки. Словно вышли из старинной книжки с картинками. В передниках, длинных шерстяных чулках. На голове ленты, на ногах деревянные башмаки. Такими мы, соплячки, стояли перед прилавком. А позади него снимки запечатлели пожилую женщину; седые волосы собраны в тугой пучок и заколоты длинными шпильками. Именно так выглядела Альма Юнге, про которую в деревне судачили, будто ее привидение бродит по чердаку и кладовой, а здесь она продавала моим сестрам Рике и Мике и даже мне, хоть я была совсем кроха, цукаты и длинные лакрицы на палочке. Забавно мы смотрелись, даже мило. Может, поэтому я до сих пор обожаю лакрицы…
А я тащусь от «Нутеллы»; когда мне бывало тоскливо, наша домработница…
Не, Таддель, сейчас моя очередь. Мама не видела фотографий, которые снимала ваша Марихен, но Рике ей все разболтала, и тогда мама устроила скандал: «Что за глупости! Чушь, предрассудки! Россказни про привидений!» Несколько раз мама довольно сильно ругалась с вашей Старой Марией, потому что папа постоянно шушукался с ней, она слушалась только его, а он прямо-таки души не чаял в Марии и ее фотокамере, которой она по его просьбе делала снимки, якобы необходимые для новой книги, — вы же знаете, ему понадобились картинки из каменного века, из времен великого переселения народов, из Средневековья и так далее вплоть до нынешней «мороки», причем для каждой «эпохи» он — в силу типично мужской фантазии — выдумывал новый женский персонаж с типичной, по его мнению, женской историей, но потом работа зашла в тупик, и папа не знал, что делать дальше.
Зато позднее книга стала настоящим бестселлером.
Даже газетные критики на время оставили его в покое…
Только некоторые феминистки разбушевались, потому что…
Пусть Лена дальше расскажет, почему застопорилась работа над «Палтусом».