Так или иначе Старик, Ромашка, Паульхен и я отправились на нашем «мерседесе-комби» в Мюнстерланд; ты, Таддель, с нами не поехал…
…на сей раз не поехала и Мария, которая либо просто отказалась присоединиться к нам, как Таддель, либо вообще пребывала в дурном настроении…
Зато она отдала папе бокс-камеру, чего раньше никогда не делала.
Когда мы прибыли в Тельгте, он принялся снимать бокс-камерой недостающие мотивы…
Хотя раньше никогда не фотографировал, но здесь отщелкал несколько пленок…
Я уже обходился без костылей. Показал ему, как обращаться с бокс-камерой «Агфа», чтобы он не пытался снимать по наитию, навскидку, как это делала Мария…
Он водил видоискателем по самой обычной автомобильной парковке, к тому же почти пустой. На снимках получилась бы голая бетонная площадка.
Парковка находилась на острове между двумя рукавами реки Эмс, соединявшимися снова у мельницы…
Развалины этой мельницы он тоже снял.
Но больше всего его интересовала бетонная площадка, потому что, по его словам, «именно здесь триста лет назад находился постоялый двор, место действия моей истории». Тут останавливались купцы, которые возили сукна и полные бочонки по мосту через Эмс.
«Тогда, — объяснил твой папа, — шла война, которая никак не кончалась, хотя неподалеку, в Мюнстере, уже несколько лет продолжались мирные переговоры. Именно сюда, где теперь пустует парковка, на постоялый двор съехались литераторы…»
Они намеревались читать друг другу отрывки из своих произведений. Заковыристые штуки, барокко и все такое…
А все потому, что папа Тадделя сам принимал участие в подобных литературных встречах, когда был совсем молодым и в разных местах общался с другими писателями.
Он отщелкал на парковке не меньше трех пленок. Я помогал ему менять кассеты. Их нужно вставлять так, чтобы красная полоска была снаружи. Он этого не знал, но быстро сообразил, в чем дело. Главное, сама фотокамера тайком творила свои чудеса…
Несколько человек остановились на парковке, потому что узнали нашего Старика, который без устали щелкал фотокамерой.
Нам стало неловко.
Вероятно, узнав папу, они призадумались: «Чего тут ищет этот усатый?»
Ясное дело, Лара. Наверняка решили, будто он пронюхал что-то про здешних покойников и решил до них докопаться.
Но он не обращал на зевак никакого внимания.
Зато истории, которые он рассказывал, пока фотографировал, были довольно занимательными. Он хорошо знал, о чем шла речь на тех мирных переговорах. Чего хотели шведы, чего добивались французы и как уже тогда баварцы с саксонцами намеревались всех облапошить. Дело не в том, какая из религий самая правильная, — торговались из-за территориальных владений. Так островок, где родилась Ромашка, город Грайфсвальд, где она ходила в школу и училась играть на органе, на долгие времена отошли шведам. Ромашка до сих пор на вопрос, откуда она родом, иногда отвечает: «Из шведской Передней Померании».
С тех же времен сохранилась колыбельная, которую папа Тадделя напевал нам летом на острове Мён, — ты, Лена, проводила каникулы с нами, — когда мы не могли заснуть. Необычная колыбельная. Начиналась она словами «Майский жук, лети ко мне!», а кончалась фразой «Померания — в огне!». Там были жуткие куплеты: «На ночь помолись, сынок, чтобы швед нас не пожег…»
Дальше еще страшнее: «Швед придет, тебя убьет, дом и хлев наш подожжет».
Спой, Лена! Ты же любишь петь.
Если вы подхватите.
Давайте вместе: «Майский жук, лети ко мне! Нет отца, он на войне…»
Фотографии, которые твой папа с помощью Паульхена нащелкал, снимая парковку, а затем и весь городок, где есть часовня с мадонной, куда приходят паломники, чтобы исцелиться от всяческих недугов, позднее очутились в темной комнате, однако никто из нас не узнал, какие там творились чудеса…
Никто не увидел тех снимков, даже Ромашка.
Твой папа только сказал: «Отличные получились снимки. Правда, некоторые вышли чуточку нерезкими…»
Но постоялый двор был виден четко. Можно было сосчитать количество хлевов или конюшен, все они и сам постоялый двор были крыты камышом. Все целехонько. Никаких повреждений от войны.
Наш новоиспеченный фотограф хвастал: «Правда, дети! На одном снимке, прямо у постоялого двора, видно женщину. Нечетко, но узнать можно. Думаю, это хозяйка, некая Либушка по прозвищу Кураж».
Потом он хвалился еще какими-то фотопортретами, которые у него получились на мельнице в Тельгте и в тамошней часовне: «На берегу Эмса я щелкнул Грефлингера, а также человека по имени Гельнхаузен, прозываемого Стрелком; в часовне, стоя на коленях, крестился юный Шефлер…»