Не ты одна, Нана, мы все оставались в неведении…
Даже Старая Мария помалкивала.
Он вечно все держит в тайне.
Никто не знает, что у него в голове творится…
Не городите ерунды! Ведь он сам говорит, когда его спрашивают: «Кто ищет, найдет меня спрятанным в написанных фразах, коротких и длинных…»
Наверное, в каждой из его книг можно найти что-то личное…
Поэтому они и бывают такими толстыми…
…вроде крысиной книги.
Мне с самого начала было ясно, что эта книга выйдет толстой, потому что Марихен постоянно торчала в темной комнате, куда она пускала и меня, только предварительно нужно было вымыть руки с мылом. А видел я там диковинные вещи. Такого на свете не бывает. Бесконечные переселения целых крысиных народов, церковные крысиные процессии, даже крысиные распятия. Людей уже не существовало, «одни лишь крысы», как сказала Мария, вынимая снимки из проявителя. Она сама была в шоке. Так с какой стати мне докладывать об этом Тадделю или Ясперу? Мне бы все равно никто не поверил, что там выдает «Агфа». Особенно Яспер. Он верил лишь тому, что вычитывал в своих книженциях. Зато когда Мария разоблачила своей бокс-камерой его «темные делишки», как он назвал кражу со взломом, и точно показала весь ход событий, то сначала он испытал настоящий шок, а потом…
Что? Что? «Темные делишки», «кража со взломом» — я не ослышался?..
Вот это да!
Давай рассказывай, Яспер!
Выкладывай начистоту!
Довольно с нас крысятины…
О'кей, о'кей! Рассказываю. Хотя Таддель и Паульхен давно в курсе. Сигареты, больше тридцати пачек, я прятал их под кроватью. Думал, место надежное. Но Ромашка во время уборки наткнулась на них пылесосом — от нее все равно ничего не скроешь. Начался театр: «Откуда у тебя сигареты? Ты же не куришь. Немедленно признавайся, где ты их взял!» Она отнесла пакет на кухню, шмякнула на стол, несколько пачек вывалилось. И снова допрос: «Откуда? От кого? Где?» Я отмалчивался. Все стояли вокруг стола. Ромашка, Таддель, Паульхен и — ясное дело! — наша Мария. Я продолжал молчать. Не хотел выдавать товарища. Он был у меня тогда единственным другом. Парень — в порядке, о'кей, хотя совсем другой по натуре, чем я. Мне нравилось, как он спокойно обделывает свои дела, никого и ничего не боится. Чем дольше я молчал, тем настойчивее становилась Ромашка. Тут Мария, стоявшая вместе с вами у стола, где лежали пачки сигарет, вдруг взяла свою дурацкую бокс-камеру на изготовку, встала в какую-то странную позу, задом наперед, нацелила объектив на пачки и, хихикая, отщелкала целую пленку, снимая то навскидку, от живота, то через плечо, то ложась плашмя на стол. Она сфотографировала со всех сторон вывалившиеся на стол пачки. После чего — помнишь, Паульхен? — сказала тебе и Ромашке, подмигивая при этом отцу: «Интересно, что сейчас проявится?..»
Нам она ничего не показала… Никто толком не знает, что выдала бокс-камера Старой Марии. Паульхен отделывался намеками: «Хорошо видно, как вы оба…» А папа, которого она наверняка ознакомила со снимками, лишь посмеялся: «Респект! Профессиональная работа. Фомкой, ночью. Все по науке».
Как выяснилось, Яспер со своим товарищем, имя которого он не захотел назвать, взломали сигаретный автомат на закрытой ночью глюкштадтской автозаправке. Классно сработали. Точнее, сработал твой приятель, как было отчетливо видно на снимках; ты просто смотрел или же стоял на стреме. Впрочем, обошлось без помех. Вы преспокойно разобрались с автоматом… Но взяли не деньги, а сигареты. Пять или семь разных сортов, уж не помню каких. Добычу поделили поровну. На снимках видно, как идет дележ.
А что потом?
Получил пару оплеух, а?
От Ромашки — вряд ли!
Могло быть и хуже. Пришлось расплачиваться карманными деньгами несколько месяцев, что было, в общем, о'кей, справедливо. Ромашка все уладила по-своему. Без лишнего шума. Старик, ваш отец, только посмеялся: «Надеюсь, Яспер, это не повторится. Так что — забудем!»
Да, папа такой. Что было, то прошло. Помню, я жил еще во Фриденау, мне было лет одиннадцать или двенадцать. Дома у нас, по выражению Старушенции, царила морока, я не понимал, что происходит в семье… Мы с моим приятелем Готфридом стырили в штеглицком универмаге «Карштадт» кое-какую мелочевку: расческу, карманное зеркальце, еще что-то. Охранник поймал нас, тут же вызвал полицию. А та с сиреной и мигалками доставила меня и Готфрида, который прикарманил маникюрные ножницы, в участок. Дома Готфрид получил изрядную трепку от своего отца, человека вполне добродушного, но вместе с тем весьма строгого. Я догадывался, что Готфриду крепко досталось, поэтому сказал папе, который ни разу никого из нас пальцем не тронул: «Пожалуйста, изобрази, будто лупишь меня, чтобы ребята, которые подсматривают у забора, подумали, что мне задали такую же трепку, как Готфриду». Так он и поступил. Без лишних вопросов. Подвел к окну, нагнул и сделал вид, будто лупит… Раз десять махнул или больше. У нас на окнах не висели гардины, как в других домах, поэтому ребята с улицы решили, что он бьет по-настоящему. К тому же я орал так, что Готфрид, которому все доложили, был уверен, что папа меня…