— Нет. — Я поразился ее убежденности. Откуда, черт побери, она может знать. Я, честно сказать, не был в этом столь уверен.
— Может, подглядим? — предложил я, и мы оба рассмеялись.
— Мне мама всегда повторяла: не гляди в замочную скважину, можешь увидеть то, что тебе не понравится.
— Ну ладно. Тогда пошли поищем чего-нибудь на кухне. Должен же здесь быть хотя бы чай.
Как потом выяснилось, Лена ошибалась, — Альберту таки удалось уломать Машу. Через неделю они расстались, Эйнштейн больше не вспомнил о ней ни разу. А у нас с Леной отношения затянулись надолго.
И вот я застрял на последней парте, тоскливо размышляя о том, что до урока мне глубоко до фени — настроение не то. Эйншейн выводил в тетради загогулины, — на лекциях он занимался исправно, и именно этим его учеба и ограничивалась. Я изредка посматривал на его сосредоточенное лицо, думая, чем бы мне таким заняться. Решил написать письмо Лене в Уфу. На прошлые выходные она не приехала — контрольная по математике, — и я ужасно соскучился. Я вырвал из тетради лист, стал писать. Вскоре я скомкал несостоявшееся письмецо и запихнул его под парту, — мне напрочь не нравилось, что на нем выходило. Тут мне на ум пришла гениальнейшая идея: что если попытаться написать в стихах? Обещает здорово получиться, и неожиданно к тому же. Я изобрел новый чистый лист… и слова полились из меня рекой. Я как с цепи сорвался. За считанные минуты накатал два листа мелкого почерка. Рифмы были не сказать чтобы эпические — довольно незатейливые, — но я уже тогда осознал: во мне просыпается дар.
Я ткнул Альберта в бок локтем. Он ответил мне взглядом, рядом с которым меркло значение слова «пустота», — Эйнштейн был с головой в теме лекции.
— Чего тебе?
— Взгляни. — Я протянул ему листок.
— Что это?
— Прочти. Это письмо.
Эйнштейн понятливо хмыкнул, но очень скоро улыбка перекочевала в самый угол его рта. Он долго читал письмо. Отчасти из-за моего неразборчивого почерка, отчасти из-за того, что, как мне думается, он перечитывал его раз пять.
Потом он поднял голову. Я был готов вновь встретить его ухмылку, но серьезность в его глазах меня шокировала.
— Слушай. У тебя получается. Это, конечно, не произведение искусства, но если поработать… Почему ты раньше не писал?
Я не знал, почему я не писал раньше, — не писал и все. Но с того дня я стал писать. Писал я на лекциях, потому что дома не мог этим заниматься, а мерный голос преподавателя здорово располагал к сочинительству. Однажды, когда стихов набралось уже с общую тетрадь, я пришел к выводу, что дальше так продолжаться не может. Мне и Альберт постоянно твердил, что стоит отправить стихи в какой-нибудь журнал, но я все не решался. Решение пришло в один миг, и по окончанию моей учебы кое-какие из моих сочинений были впервые изданы на страницах мелких журналов.
И вот тогда я подумал: это и есть шанс. Мой шанс. В ту пору я уже не так близко общался с Альбертом, с Леной отношения давно претерпели разрыв, — теперь она подыскала себе какого-то уфимца и, я слышал, выскочила за него замуж. А вы говорите — карьера!
Как раз тогда передо мной и матерью стоял вопрос о размене квартиры. Отец умер, когда я учился в четвертом классе, — рак печени сожрал его живьем. Я хотел собственную жилплощадь, да и мать моя считала, что самостоятельность пойдет мне на пользу. В общем, опуская все подробности и многочисленные препятствия, я в один прекрасный момент оказался в Уфе, без работы, без копейки в кармане, с двумя общими тетрадями собственных стихов.
Уже потом я понял, что моя наивность была еще хуже наивности Лены Озеровой. Первый день я ходил по столице с распяленными глазами: город мне нравился, чувствовалась в нем какая-то добрая энергетика. Я начал с того, что стал обивать пороги редакций со своими тетрадками. Я не отчаивался после первого, после второго и даже после третьего отказа. Но скоро мне пришлось смириться с тем, что никому я не нужен, и что когда-то изданные стихи еще ничего не гарантируют. Не знаю, что бы со мной стало, не наткнись я случайно на этот фотосалон. Обучение операторов производилось в Москве и стоило бешеных денег, поэтому рассчитывать на квалифицированных специалистов Коновалову было нечего. Он тащил ребят с улицы, самолично делая отбор. Я прошел так называемый конкурс и с тех пор забросил свою творческую деятельность. Вместо этого я занялся фотографией. Я нашел, в конце концов, что замена эта достойная.
Глава 14
Я с ужасом и изумлением ловлю себя на том, что все же собираюсь к этой женщине. Как и было условлено, я дождался вечера, когда стрелки часов перевалили за 8.00. Приемлемое время, она должна была прийти с работы и, если в том нуждалась, отдохнуть. Я почему-то не чувствовал уверенности, что она меня с нетерпением ждет — надеяться на это было бы попросту глупо. Хорошо, если она меня вообще вспомнит.