Нарисовался Байдаков. Выглядел он неважно: испитое лицо, красные глаза, неуверенная походка. Не иначе, выдул вчера не одну бутылку водки, а теперь наступило время расплаты. Есть люди, не знающие меры в выпивке, и Андрей принадлежит к их числу. Я представил, сколько денег у него улетает на одни только попойки, и мне стало страшно.
— Кофеином балуемся? — Он глядел на меня без особого расположения. Кажется, обида еще сидела в его душе. Его можно понять: похмелье, а тут еще я сижу, здоровый и радостный, пью себе кофе, и плевать я хотел на новые налогообложения. Но, вопреки моим домыслам, агрессия вновь дала о себе знать. Сейчас он заведет старую пластинку о вреде тунеядства и пользе самоотдачи.
— К тебе инспектор приходила, — уведомила Андрея Марина Кудрикова. — Просила сегодня явиться в «налоговую».
— Да что они там, совсем обнаглели! — завелся Андрей с пол-оборота. — Только вчера весь день на них убил, блин. Чего хотела?
— Сказала, что это в твоих интересах, — укоризненно предупредила Марина.
Андрей заметался из угла в угол, но скоро понял, что такой темп его просто убьет, и остановился у витрины, глядя на пленки. Он смотрел на них долгим взглядом, говорящим о его полной заинтересованности и преданности работе. Он был предан делу, это правда, но различие между Андреями Байдаковыми и Филимонами Ряскиными в том, что первые работают исключительно на себя, а вторые — исключительно на первых. Здесь я мог ему позавидовать: у него имелась личная заинтересованность в работе.
— Опусти все пленки на рубль. Конкуренты давят, блин, козлы, войну цен начали. Надо марку держать.
«Марка» висела над козырьком магазина и гласила всем встречным-поперечным, что у нас самые низкие цены на фотопленку. Марина немедленно полезла в стол и достала оттуда ценник, демонстрируя личную самоотдачу. Байдаков еще минуту разглядывал витрины: прошелся взглядом по фотоаппаратам, бегло окинул рамки, точно искал тараканов, а потом его глаза нашарили меня, пьющего кофе, и уже больше не двигались.
— Как дела с машиной?
Начинается, подумал я, чувствуя закипающее неосознанное раздражение. Я поспешил с выводами, когда подумал, что он меня простил. Сейчас будет искать, к чему бы придраться, чтобы выдать мне нагоняй. Не уверен, что смолчу на этот раз.
— С машиной все окей, — ответил я, стараясь придать голосу человеческие нотки.
Я ждал продолжения, но его не последовало. Байдаков снова приник к витрине, что-то там поглядел, бормоча под нос, а затем резко рванулся с места и выскочил из салона как алкогольный оборотень. Он всегда так делал, когда ему в голову приходила удачная мысль, а посещали они его не сказать чтобы редко (по крайней мере, он так думал), так что мы уже привыкли к его выкрутасам. Это еще что! Вот когда он в гневе обматерил проявочную машину, а та после этого три дня стояла стоймя, вот тогда было о чем задуматься. Я уже в шутку попросил его извиниться перед машиной, но когда сказал это, то понял, что ничего смешного я не вижу. Я правда поверил, что чертова машина обиделась.
При воспоминании об этом я вдруг ощутил прилив признательности к нашему управляющему. Я вспомнил, как он не раз заступался за нас перед Коноваловым, как скрывал кое-какие из наших значительных промахов. Черт, ну почему я не могу жить спокойно, ведь это моя работа, а все они — мои коллеги, почти друзья? Ну и что с того, что Андрюха любит гульнуть да потрахаться — это его образ жизни. Кому-то может не нравиться, как живу я: мы все разные люди, как правильно сказал Коновалов на дне рождения Володьки Кашина. Зачем пропускать собственную неуверенность в работу?
Марина шумно выдохнула. Она продолжала смотреть на дверь, в которую только что выскочил Байдаков.
— Всегда дрожу, когда он такой, — пожаловалась она. — Бывают у него заскоки.
Маринка. Наша красотуля. Я ведь почти каждую смену вижусь с ней. Она, конечно, не Ирина Галичева, но тоже ничего. Умственное развитие всегда можно опустить, созерцая ее прелестные формы. Я подумал, может, мне все-таки стоит попросить у Байдакова прощение за тот вечер. Мы все одна семья. И он, и Марина, и Серега Арсланов. Зачем ломать такие прекрасные отношения?
Размышляя об этом, я обратил внимание на вход, в котором мелькнул человек. Больше я уже не чувствовал себя так превосходно до конца смены. Я даже чуть не расплескал остатки кофе себе на брюки. А еще я услышал, как взбеленилось мое сердце, и мои поры стали удесятеренно выделять на поверхность тела пот.
Я все это претерпевал потому, что, взглянув на вход, я увидел, кто сейчас вздумал посетить наш магазин и воспользоваться нашими услугами. Это оказался человек, благодаря которому я мог запросто расплеваться со всеми в магазине, а то и вовсе лишиться работы. К прилавку Марины Кудриковой медленно направлялся Иван Скворец.