Может, он думал, я шучу? Скорее, нет: он ведь считал меня психом. Но одну секунду я был уверен, что он готов зайтись в истерическом хохоте. Он мог бы это сделать, я плевать хотел, что он думает. Но он не стал смеяться. Просто вылупился на меня и ничего не понимал.
— Откуда я знаю. Какой…
— Ладно, я тебе помогу. Что было бы более верным: низвергнуть засранца-ангела в ад или полюбить его?
Он молчал, кажется, целую вечность. Я решил, что сейчас он потеряет сознание в ванне, и тогда мне придется его топить, но тут он выдавил:
— Ну, в ад…
Я вздохнул. Все-таки, на что-то он еще способен.
— Именно так. В ад. Именно так. — Я опустил руку с ножом.
Он выставил перед собой ладони и закричал. Не помогло ни первое, ни второе. Нож порезал ребро правой ладони и вонзился в тело. Мгновенно вода в ванне окрасилась в красный цвет. Я мог отлично видеть дырку в его груди, из которой кровь вырывалась в горячую воду. Он опять захотел подняться, но поскользнулся, неловко свалился назад, выплеснув на меня немного воды, и в этот момент я нанес ему еще один удар, теперь в бок. Возможно, я пробил легкое, поскольку вопль Ивана оборвался, и вместо этого изо рта раздалось шипение. Мне было неудобно убивать его в ванне, приходилось всякий раз нагибаться, а еще он барахтался, как утопающий ребенок, и уже после второго удара я весь вымок до нитки. Иван бил по воде руками, дрыгал ногами, хрипел, его толстый конец болтался из стороны в сторону. Он напомнил мне свинью в забое, и, даже испытывая к этому человеку жгучую ненависть, я ему посочувствовал: бывают куда более достойные кончины. Однако я не был готов предлагать варианты на выбор.
От того, что он постоянно пытался увернуться, смерть его вышла медленной и ужасной. Но в результате все пришло к знакомому концу. Иван затих, погрузившись в кровавую воду, которая уже стала переливаться чрез край; его лицо, усеянное мелкими красными брызгами, приняло выражение, свойственное мертвецам. Его тело еще слегка покачивалось на волнах бури, которую он сам же и вызвал; что делали в этот момент волосы на животе и ухабистый член, я не знал, — вода стала абсолютно непрозрачной.
Я быстро закрутил ручки крана, чтобы предотвратить наводнение. Потом постоял немного над его мертвым телом и бросил нож в ванну. К чему он мне теперь? Не буду же я резать хлеб ножом, которым убил человека.
Мутная вода поглотила мой нож, и он исчез, упав на дно. Я продолжал взирать на результат моих творений в ванне. Вот и конец всем жизненным проявлениям. Всего лишь дохлое тело. А ведь еще месяц назад оно пыхтело на Ирине Галичевой, каждым толчком заявляя о своей уверенности, о власти, о непобедимости. И что в итоге? То же, что и с остальными: тлен, прах, пыль, забвение. Все вышло столь прозаичным, что и серьезно размышлять не стоит. И нет руки, способной набрать нужный номер телефона, чтобы следователь завел дело об убийстве; и нет свидетелей преступления, некому их даже купить. И нет любовниц, которые бы рыдали над телом, клянясь в вечной памяти, — у них теперь другие заботы.
По-своему они несчастны. Кричат на каждом углу о своей силе, а в результате зарабатывают искреннюю ненависть окружающих. Кто поспешит к ним на помощь, когда в их квартиру проникнет безумец с топором? Кто замолвит доброе словечко на поминках? Кто придет на могилку, чтобы навести порядок? Я мог бы со спокойным сердцем убираться отсюда, ведь все было закончено, но оставалось еще одно маленькое дельце, и я не собирался уходить, не выполнив его тоже.
Я вернулся в комнату, где лежал труп парня, убитого мной ударом ножа в сердце. У него крови было подозрительно мало, не чета бассейну у входной двери. Загустевшая кровь напомнила мне малиновое варенье. Не могу сказать, чтобы картина вызывала во мне отвращение, я вообще не испытывал никаких эмоций.
Фотоаппарат валялся на полу, куда я его бросил. Я любовно вынул его из пакета, отстегнул футляр и осмотрел корпус со всех сторон. Я искал трещину, поскольку удар о пол был довольно ощутимым. Ничего подобного я не обнаружил, и любовь усилилась в моей душе. Я выполнил приготовления надлежащим образом, и через минуту мой аппарат был готов к действию.
Я встал спиной к окну, чтобы проникающий сквозь него свет солнца не испортил мне весь кадр. Навел объектив на распластанного по полу парня, нажал на спуск. В комнате было достаточно света, поэтому вспышка вышла почти неуловимой. Но без нее не обойтись — иначе люди выходят желтыми, как китайцы в нирване.
Я подумал, что здесь вполне достаточно одного кадра, и проследовал в коридор. Я сам себе напомнил врача, переходящего из кабинета в кабинет, осматривающего больных. Только осматривать уже никого не имело смысла. Кровь в коридоре загустела, а парень, открывший мне дверь, так и смотрел на живот, но сейчас его глаза вряд ли что-либо видели. Хотя, чем черт не шутит! Может, его душа витает сейчас надо мной и тихо меня ненавидит. Жаль, что фотоаппарат не может поймать отделение души от тела. Зафиксировав нечто подобное, я мог бы спокойно отправляться на заслуженный отдых.