- Как ты видишь?
- Это нельзя увидеть, это возможно только чувствовать.
Мы с Леной под ЦДХ, на рынке картин. Картины, картины - они лежат, стоят, висят на деревьях и столбах. Мы одни. Мы и картины. Среди этого праздника красок она, как видение, в белом платье, волосы распущены и спадают золотым руном на плечи.
- Тогда как ты чувствуешь? Например, Дали?
- Дали не мой художник. Я его не вижу, а значит, не чувствую так, как я чувствую, допустим, Ван Гога или Моди.
- Ты не понимаешь Дали?
Я ее перебил:
- Художника надо не понимать, а чувствовать. Если его краски прошли через твою душу, тогда и только тогда ты его почувствуешь. Для меня это так, в этом для меня суть живописи. Без некоторых работ я не могу долго обходиться. Если я не вижу холст какое-то время, то переживаю душевный дискомфорт. Другие же работы вызывают во мне страх, как и мои некоторые чувства, некоторые мысли и желания, но я знаю, что они есть, они существуют, и иногда я испытываю желание их увидеть. Чувствую страх. Но желаю видеть. Я бы сказал - это потребность моей жизни.
- Как визит к дантисту, - страх боли, но необходимость лечения зуба. Так?
- Возможно, и так, если говорить проще.
- Ты творческая натура.
- В моей работе без творчества,без вдохновения нельзя.
- Нет. Я говорю о большем, чем делание денег.
- Деньги - это не самое главное в моем бизнесе. Это один цвет из составляющих весь спектр моей жизни.
- Кем бы ты хотел быть, если бы не был бизнесменом? Ты думал об этом?
- Я всегда был тем, кем хотел. Я хочу - вот закон моей жизни.
- Но это эгоизм.
- Нет. Это необходимость моего "Я" - быть самим собой. Я не могу служить всем - их слишком много, а я один и жизнь моя коротка. Поэтому пусть они мне служат.
- Кто они? - Лена вопросительно на меня посмотрела. - Я вхожу в их число?
- Да.
Сон оборвался. В комнату ввалились веселые ребята-охранники в окружении проституток.
- Ну что, фраер! Долго ж ты бегал от нас, а все равно попался. Скоро тебя увезут. Так что давай прощаться.
Шлюхи гоготали и плевали мне в лицо. Первого удара я не заметил, а потом они посыпались на меня градом. Били долго и умеючи. Я даже не пытался обороняться, их было много, а мне было грустно...
Я опять погрузился во мрак. Но не было уже Москвы, не было ЦДХ, не было Лены, а только глубокий долгий сон.
Находясь в подвале, трудно определить время, но я чувствовал, что было раннее утро. Мое последнее утро в этом доме. Где-то я буду ночевать? Только после душа я позвонил охраннику и попросил завтрак.
- Несу, - коротко ответил он.
На столе лежал Уголовный кодекс. Я открыл титульный лист и написал: "Фирс! Я не забуду и не прощу. Фраер". Все. Кажется, в этом доме мои дела закончились. После завтрака приехал майор и как ни в чем не бывало разложил вещи на кровати. Костюм. Рубашка. Галстук. Туфли. Носки.
- В сумке спортивный костюм и кроссовки. Не ходить же по амере в импортном костюме, - улыбнулся майор.
Я оделся молча. Сколько лет я не повязывал галстук? Кажется, забыл все узлы, но руки автоматически вязали шелковую ткань в благородный галстучный узел.
- Готов? - спросил майор и оценивающе меня оглядел.
- Нет, вы забыли деньги. Две тысячи долларов.
- Сколько? - глаза майора полезли выше бровей.
- Две тысячи, майор. Это за то, что я вчера не умер, а значит, я вернусь.
- Мы договорились, вы дали слово.
- Я не давал вам слова, что позволю себя избивать безнаказанно.
- Все, забудем, сами виноваты. - Он говорил быстро и суетливо рылся в карманах.
- Ах, да вот же. - Майор вытащид пачку долларов и отсчитал две тысячи. - Берите.
- Если при шмоне отберут, я устрою скандал на суде.
- Не отберут, вас там уже ждут. Даже камера готова. Кстати, лучшая на всю тюрьму. Сокамерники - интеллигентные люди. Все, как вы говорите, о*кей. Поехали.
- Поехали.
Мы вышли из комнаты, где я провел двадцать четыре дня. На стуле брошенные джинсы, рубашка, а на столе - Уголовный кодекс.
Часть вторая. Продолжение.
* * *
Наша тюрьма, наверное, как все тюрьмы России. Свой специфический запах, свой тюремный цвет стен, закопченность потолка и серый бетон полов. Встретили меня как-то прохладно. Они то ли боялись меня, то ли уважали, но ясно было, что ненавидели. Я шел за низеньким охранником, еще не зная, что их называют "пупкари". Нес свою сумку в руке, а в голове одно и то же: "Слышала ли она передачу? Поехала ли? Нашла ли?