- Стоять! Лицом к стене.
- О*кей, - ответил я и - лицом к стене.
- Не разговаривать.
Пупкарь загремел ключами, щелкнул замок, и дверь отворилась.
- Входи.
На меня смотрели три пары глаз. Двое мужиков сидели за столом, что-то писали, а третий уставился на меня с дальнего угла камеры.
- Мир вашему дому.
Я прошел к незанятой верхней шконке и бросил сумку на одеяло.
- Мужики! Я долго не спал. Знаете, дорога, охрана. В общем, я покемарю, а потом познакомимся.
Я переоделся в адидасовский костюм, а карденовский повесил на спинку шконки и улегся на одеяло.
Мои сокамерники что-то писали, а третий лежал на нижней шконке, повернувшись спиной, - читал видимо, уже м написанное. Я их сразу не полюбил. Провалявшись до вечера, я так и не заснул. Потом открылась дверь камеры, и пупкарь зачитал наши фамилии, на что мы отвечали:
- Я здесь.
Наконец и эта процедура закончилась. "Писатели" сели снова писать, а третий - читать.
Повалявшись еще с час, я постучал в дверь.
- Командир! - крикнул я, но не очень сильно.
Тут же, словно он стоял за дверью, откинулась задвижка глазка, и голос пупкаря:
- Чего надо?
- Кормушку открой, командир.
- Не положено, - был ответ из-за двери.
- Открой, не пожалеешь, - настаивал я.
С металлическим противным лязгом откинулась кормушка.
- Чего тебе? - спросил пупкарь.
- Не тебе, а вам, - назидательно сказал я и протянул ему сотню долларов.
- Я здесь новичок, первый день, надо угостить товарищей по камере. Ты уж подсуетись, водовки, курочек штуки три-четыре, курева не забудь, "Мальборо" пару блоков. Ну, там еще овощи, фрукты, сам понимаешь. Сдача тебе. Действуй!
Сотня моментально исчезла в его руке.
- Я мигом, - был ответ пупкаря.
Я обернулся в камеру. Мои бедолаги смотрели на меня, как на что-то космическое, широко открытыми глазами, с удивлением и испугом.
- А теперь давайте знакомиться. Вы кто? - ткнул я пальцем в сидящего ко мне первым.
- Я - Иванисов Михаил Иванович. Президент АООТ "Нептун".
-Вы? - обратился я к следующему.
- Бортников Илья Семенович. Главный бухгалетр ППКФ "Радуга".
К третьему я не успел обратиться, как он вскочил со шконки и выпалил:
- Черемисов Федор Пантелеевич, начальник отдела снабжения института "Фотон".
Чувствовалась военная выправка.
- А я Фраер.
Они молчали, тупо уставясь на меня. А я подумал: "И буду им, пока отсюда не выйду".
- Вы здесь давно?
- Да по-разному, - ответил бывший военный и подсел к столу.
- Так живите, как жили, я вам мешать не буду. Меня просто здесь нет. О*кей.
- О*кей, - в три голоса ответили сокамерники.
- Ну и ладушки. Сейчас поужинаем, выпьем, потолкуем, что у кого болит.
Как я и предполагал, все трое сидели за одно и то же: растрата. Каждый из них в свое время залез не в свой карман. ТО же самое в тишине своего кабинета лепил мне майор. Поужинали мы славно. Правда, мужики сначала робели, но потом под "Посольскую" дело пошло веселее. А закончили вечер анекдотами из семейной жизни, из той серии, где муж приходит, а дома...
У моих сокамерников были эти дома, и жены остались на воле, так что им было о чем вспомнить, по ком взгрустнуть. Я этого кайфа был лишен. Только дети, но я уже научился глушить в себе все воспоминания о них, иначе накатывалась такая тоска, что выйти из нее не было сил по нескольку дней. Здесь была другая обстановка, другой мир. Законы тюрьмы жестоки, и выжить здесь может только сильный человек, если он хочет остаться человеком...
Обо мне, кажется, забыли. Несколько дней я провалялся на шконке, даже не выходя на прогулку. Мои сокамерники продолжали писать и писать. Возвращаясь с допросов, они вели себя одинаково в камере. Сначала кружку воды, а затем час, а то и два сидя, как изваяние, на шконке, не говоря ни слова. А уж потом начиналась писанина. Я их называл "братья-писатели". Они продолжали втроем по очереди мыть камеру, убирать посуду после приема пищи, как будто меня, четвертого, в камере нет. Однажды и я собрался на прогулку.
- Вы бы не брали сигарет. Обстрочат, - посоветовал мне Черемисов.
- Логично, - ответил я и сунул в карман две пачки "Мальборо".
Начиналась весна. Еще не было тепла, но в воздухе уже был запах весны, запах новой жизни, которую природа подарит нам в цветении садов, щебете птиц. Прогулочный дворик - это каменный колодец, а сверху огромная решетка. По периметру ходит, как будто по голове, автоматчик, то и дело напоминая нам ленивым окриком: "Не разговаривать!" Как и предупреждал Черемисов, народ бойко повалил ко мне за куревом. После шестого или седьмого ходока я сказал "баста" и положил непочатую пачку на скамейку,закопанную намертво посреди дворика. От кучки блатных, а они всегда держатся особняком, отделился шнырь, или просто шестерка, и, подойдя к скамейке, взял сигареты в руки. Повертел пачку в руках, чему-то улыбнулся и понес курево к пахану. Через минуту ко мне подвалил тот же шнырек и сказал, растопырив свои нататуированные пальцы веером: