- Да, я слышу. А ты кто?
Но я уже повернулся к пупкарям, все еще стоящим в дверях.
- Клавдия, вызывай врача и сделай, как я тебя прошу. Не гневи Бога, у тебя и так грехов по горло.
- Да сделаю, сделаю. Валите отсюда. Циркуль, забирай его.
Я наклонился над девушкой и поцеловал ее в щеку.
- Держись. Осталось мало, все будет хорошо. Я так хочу. Прощай!
На переходе со второго на третий этаж мы напоролись на дежурного с двумя надзирателями.
- Циркуль, - спросил дежурный, - куда ты его ведешь?
- Ходили к врачу, да он на женском, веду обратно.
Я стоял лицом к стене, руки, как положено, сзади.
- Откуда он? Какая камера?
- Подсоедственный. Да это Фраер.
- То-то ты гуляешь с ним, как по бульару. Смотри, опера узнают, - предупредил дежурный.
- А мне уже по херу, товарищ капитан, - я заявление подал, ухожу.
Но капитан уже спускался вниз вместе с пупкарями.
- Вот сука! - бросил Циркуль. - Пошли, что ли?
Прежде чем Циркуль закрыл меня в камере, я ему сказал:
- Серега. Поговори с Клавдией, я не хочу ей вреда, но если что-нибудь случится с девчонкой, ей хана.
Циркуль ничего не ответил, только кивнул головой в знак согласия.
Мой тюремный номер был пуст. Я сжевал банан, покурил сигарету и полез на свою верхнюю шконку, хотя в камере было еще три свободных, и две из них нижние.
Однообразие своих тюремных дней я разукрашивал составлением кроссворда. Как удивителен русский человек! Как богат и прекрасен его язык! Культура этого народа уходит корнями в века и дала миру бессценные сокровища письменности, зодчества, живописи, поэзии. Но и этот же народ создал жаргон лагерей и тюрем - язык-урод, язык для общения униженных. В этой стране, что называется "преступный мир", свои законы, свои ценности, а значит, и свой язык - нить, связующая все слои общества этой страны. Чай - музыка, деньки - воздух. Послушать разговор двух блатных или просто посидевших в лагерях, пусть и не блатной масти, так ведь ни слова не поймешь, ни за что смысла не уловишь. Стол - общак, кровать - шконка. Где корни всех этих превращений, стола в общак, а кровати в шконку? Величие русского языка эта страна в стране использовала по только ей ведомым законам. Я уже исписал десятки листов бумаги, а баландеры все таскали и таскали мне новые и новые слова и выражения со всех камер и камерок этого общежития. Когда же голова начинала гудеть от этой фени, я выбирался на прогулку.
Весна! Девочка-весна! Она вовсю гуляла по городу и пленяла своим нежным теплом, чуть слышным ароматом первой зелени, своими красками все его население.
Теперь зеки раздевались до пояса в прогулочном дворике, подставляя свои татуированные телеса под нежные лучи солнца. Ни Писаного, ни моих прежних сокамерников я не встречал, видимо, они уже были осуждены и переведены в камеры для осужденных в ожидании этапа в лагерь. Просидев час прогулки на солнышке, я возвращался в камеру, и начиналось бесцельное хождение: шесть от "решки" до двери, шесть шагов обратно. Музыка "Крестного отца" уже не звучала в моей памяти. Это было так давно, так давно, что в это уже просто не верилось. А было ли? Мысленно я готовил себя к этапу в зону, а там...
Мир воров и воришек, блатных и фраеров, убийц и насильников, спекулянтов и мошенников был заполнен легендами о невероятных побегах из самых крутых тюрем, из самых охраняемых лагерей. Уходили зеки даже с островов в Ледовитом океане. Если бы Дюма-папа посидел с годик в российской тюрьме, то его "Граф Монте-Кристо" никогда бы не родился. Что там граф? У нас есть свои герои. Ни один шоумен не раскручивает свою звезду так, как преступный мир возвеличивает воих героев. Да, всякой толпе нужны свои кумиры. А тот, кто дергает за веревочки тех и других, всегда остается в тени. Им не нужна слава, фото- и кинорепортажи, их лиц не знают и в "Герое дня" их не увидишь. Это бойцы невидимого фронта. Фирс в стаде, а у стада есть пастух, и я все больше и больше проникался "профессиональным" уважением к этому человек или компании лиц. Все чаще я ловил себя на мысли - дай-то Бог и сил и возможности встретиться с ними, сыграть партию...
Пока что они переставляют фигуры, а я играю в поддавки. Шесть шагов к двери, шесть обратно. Туда-сюда, как маятник, а мысли то медленно плывут, как по сонной речушке упавший лист, а то вдруг рванут с места в галоп, получив пару шенкелей-желаний...
Но никогда уже я не возвращался в прошлое. Оно ушло, растаяло, как грязный снег в прогулочном дворике, не осталось и следа. Прошлое может быть только прошлым, и незачем тащить с собой в эту дорогу груз обид, унижений, надежд, которые не сбылись. Я мысленно готовил себя к переходу длиною в пятнадцать лет через тюрьмы и лагеря.