- Вы чё, суки, творите?
- Не форшмачь хату, командир, убери петуха.
И тут дверь резко открылась, и в камеру влетел Славик с дубинкой в руке.
- Где петух? - заорал он. Глаза его бешено смотрели вокруг. - Кто?
- Писаного опустили, командир, скрысятничал, падла, - ответил Солдат. - Убери его от нас.
Славик успокоился, сделал шаг назад из камеры и приказал:
- Петух, на выход с вещами.
Писаный еле шел, враскорячку, уставясь глазами в пол.
- Полина! - заорал кто-то. - Зяме привет передай!
- Кто это, Зяма? - спросил я Солдата.
- Его запетушили блатные, пацан же совсем, интеллигентик, за наркоту сел. Они его неделю перли, а потом сдали в петушатник. Все. Хана Писаному, его там замочат, - подвел черту под биографией блатного Солдат.
Дверь закрылась, и в камере началась обычная жизнь, как будто ничего не случилось. Никто не думал о Писаном, никто не думал обо мне, каждый здесь выживал по-своему.
- Ладно, Фраер, тебя я понял. Рисковый ты мужик. Трудно тебе будет здесь одному. Людей здесь нет, одно рванье. Мрази конченые. Пойду в этап собираться, мне далеко ехать.
Солдат что-то хотел добавить, но потом повернулся и пошел прочь. Ко мне подошел зек и протянул доллары:
- Возьми, Фраер. Мне они ни к чему, я мужиком живу.
Я забрал баксы и пошел искать солдата. Он сидел на шконке и складывал вещи в мешок. Отдельно лежали шмат сала и горка чеснока. Кисет с махоркой.
- Солдат, - я присел рядом. - На в дорогу. Бери, бери, пригодятся.
Но он отвел мою руку и ответил:
- Тебе нужнее.
- У меня есть, бери.
- Что ж. Благодарю, - ответил Солдат и взял баксы.
- Смотри, шмонать будут, - предупредил я его.
- Это мой шестой этап. Ученый.
- Как шестой? - удивился я.
- Уже год мотаюсь по тюрьмам, - ответил Соладт.
- А что у тебя за статья?
- Фраер. Таких базаров не ведут умные люди. Мое - все со мной, а твое - с тобой.
- Да я так спросил. Странно, что в шестой этап идешь, а никак до зоны не доедешь.
- Теперь в зону, в спецзону, и для меня нашли уголок.
Загремела дверь камеры. Показался Славик.
- Ну что "четвре-пять"? Вам все мало. Петуха захотели? Завтра вами опера займутся, а сегодня, падлы, приготовьтесь. Я вам устрою Варфоломеевскую ночь. Этапники! - Он постучал по двери камеры дубиной. - Тихо, падлы! Этапники готовы?
В ответ послышались голоса:
- Какой этап? Сегодня нет этапа. Командир, путаешь что-то.
В ответ Славик крикнул:
- Солдат! Фраер! На этап с вещами.
Солдат опешил, из его рук вывалился сидор.
- И ты? - спросил он удивленно.
- Да, - ответил я и двинулся к выходу.
Уже у двери Славик рявкнул:
- Два шага по коридору и лицом к стене, руки за спину!
Когда Славик нас провел по переходу к "вокзалу", остановившись на миг у ршетчатой двери, я сказал пупкарю:
- Командир, ты опусти Писаного в карцер, пусть отойдет.
- В карцере он, в карцере.
Солдат прошел первым, а я задержался.
- Славик! Благодарю за все. Дальше - как договорились. За бабками я вернусь или пришлю своего человека.
- Вернись, Фраер, вернись, - ответил пупкарь и закрыл решетку.
Часть вторая. Продолжение.
* * *
"Вокзал" - это огромное цокольное помещение с узкими дверями отстойников по бокам. Здесь принимают и сдают в этап. Широкая дверь, обитая железом, вела в тамбур, где уже стояли автозаки. Конвой топтался у этой двери. Здоровые, сытые солдаты ВВ с автоматами. Раздался лай собак. Нас сунули в правый, ближний к выходу, отстойник. Как только захлопнулась дверь, Солдат сказал:
- Конвой херовый, по мордам вижу.
Мы присели на корточки. Тускло светала лампочка, забранная решеткой под потолком.
- Так кто ты, Фраер? Я про тебя много слышал. Баксы в камере открыто держал. "Тёлку" от приговора спас, еще по той тюрьме про тебя базар шел. Так кто ты?
- Я человек, Солдат.
- Понятно. Давно сидишь?
- Целую жизнь, - ответил я.
- Понятно.
Мы помолчали. Закурили по последней сигарете, все равно отберут. Солдат вдруг заговорил, жадно затягиваясь сигаретой:
- На мне два трупа, год назад в карауле завалил начкара и сержанта. Никому не рассказывал, а тебе расскажу. Я сам из Москвы. Папа бизнесмен хренов, а мать шлюха валютная.
- Это как же? - спросил я.
- Не перебивай, - ответил Солдат. - Отец постоянно в загранке, а мать из кабаков не вылазит. До наркоты докатилась, на иглу села. Они давно уже, лет, наверное, десять, не живут, а так, как мать говорила, - ради меня. Я учился в МГУ на историческом, а потом все надоело. Кругом ложь и обман, куда ни кинь, даже в собственной семье лгут друг другу. "Тёлка" у меня была Наташа - Наташенька. Со мной целовалась, а с папиным охранником минетировала, сука. Я их сам на даче поймал. Кинулся на него, а он бычок здоровый,бывший спецназ, раз меня двинул, я и с копыт. "Очнись, - говорит, - сопляк, она сама, сучка, лезет. Думаешь, она тебя любит? Она деньги любит". А тут призыв в армию - я в солдаты. Мама плакать и рыдать, отец в Англии, не успел приехать. А у матери хмырь из Генштаба был, так он на черной "Волге" прикатил на призывной пункт и кричит мне: "Сынок, где хочешь служить?" Вспомнил я папиного охранника, говорю ему: "В спецназе". Мама в слезы, а он: "Сделаю". Потом помотался я по бывшему Союзу. Навоевался. В Душанбе это было, я еще зеленый был, а начкар этот и сержант наркоту крутили. Большие деньги делали. Однажды в горах мы зацепили ходаков - троих таджиков, а у них килограмм сорок "дури". Мы вдвоем с сержантом были, повязали их, а что их вязать? Три доходяги-старики. Сунули нос в мешки, а там "дурь". Сержант кричит, мочим их, а "дурь" я знаю кому сдать. Я вызвал летеху, ну этого начкара, он на вертолете прилетел и к нам по тропиночке поднялся. Мне говорит: "Иди к вертолету". Я и ушел. Только вниз спустился, а наверху автомат заработал. Потом они спустились с мешками. Молча загрузились, и мы улетели. Через три дня на базе, в Подмосковье, мне сержант говорит: "Будешь вякать - грохнем". А еще спустя неделю триста баксов принес: "Доля твоя", - говорит. Да я на гражданке мог этими баксами стены в сортире оклеить. Потом Чечня, там вообще беспредел творили. Сломался я, на иглу присел, только легче не становилось. Зверел все больше и больше. В тот караул они без меня пошли. Я знал, что у них и там свои дела с наркотой, с оружием. В палатке ширнулся, за автомат - и к ним. Палатку ножом разрезал, смотрю - они бабки считают. Ну, я их и грохнул.