И я взялся за куриную ногу...
После ужина мы снова тронулись в путь. Я сидел сбоку на лавке, пристегнутый, как пес, металлическим тросиком, а сержант в торце, у рации, с автоматом на коленях.
Я уже начинал дремать, когда машина свернула с трассы и остановилась. Хлопнула дверца от водителя, там, где сидел офицер. Потом звонкий голос: "Счастливо!" Мотор заурчал, и мы опять покатили в ночь. Но на этот раз путь был недолог. Уснуть мне так и не удалось. "Уазик" остановился, и минут через десять-пятнадцать открылась дверь в салон.
- Выводи, - приказал подполковник.
Сержант снял "браслет" с моей руки, и я вышел из машины. Справа сержант с автоматом, слева подполковник с ПМ на боку и папкой под мышкой.
- Вперед, - приказал сержант.
Передо мной в двух шагах дверь, она была открыта, и я шагнул к ней. Через несколько минут, проведя меня по коридорам, где слева и справа были камерные двери, меня подвели к камере. Дверь была открыта. За все время, что мы шли по этой тюрьме, а это была тюрьма,мы не встретили ни одного человека, не слышно было ни одного голоса.
Обычная камера. Шконка, стол и табурет, все намертво закреплено в полу, параша за брещентом, только нет окна. Правда, на шконке чистое, совершенно новое белье и хорошее одеяло.
- Ну и что? - спросил я подполковника. - Может, вы мне объясните, что это все значит?
Но он как будто меня не слышал.
- В камере не петь, не кричать. Уборку производить ежедневно. Две прогулки, утром и вечером. В контакт с охраной не вступать. И еще: какие вы курите сигареты?
- "Мальборо", - ответил я.
- Учтем, - кивнул подполковник и вышел из камеры. Дверь закрылась.
Потянулись дни заточения. Полная изоляция. Меня охраняли постоянно одни и те же три сержанта, меняясь через сутки. Даже когда я выходил на прогулку, тюрьма словно вымирала - ни одного человека. Первую неделю я вытерпел, но когда пошла вторая, я понял, что еще несколько дней - и я рехнусь. Возвращаясь с вечерней прогулки у дверей камеры, стоя, как положено, лицом к стене, руки за спину, я сказал сержанту:
- Если через полчаса здесь не будет прокурора, я вскроюсь.
Он открыл дверь камеры:
- Вперед.
Закрыл дверь и лишь потом в открытую кормушку сказал:
- Я передам вашу просьбу. Ждите.
Но прошло не менее двух часов, прежде чем ко мне в келью вошел бравый полковник. Сделав шаг в камеру, он остановился, развел руки в стороны и радостно воскликнул:
- Да у вас здесь хоромы царские. Я думал, хуже.
Я сидел на шконке и смотрел на этого жизнерадостного полковника.
- У вас есть претензии?
- Я требую прокурора по надзору, я требую содержать меня, согласно приговору, в ИТК строгого режима. Одиночка - это наказание за нарушение. Что я нарушил? Кто и за что меня здесь держит? Пока я не получу ответы на свои вопросы, я отказываюсь от прогулки, а через сутки - от приема пищи.
- Это не тюрьма, а следственный изолятор. Ваша изоляция в целях вашей же безопасности. Какие претензии по режиу содержания - питание, прогулки, куревл? Что вас не устраивает?
- С этим все нормально, но я скоро оглохну от тишины. Не дают газет или что-нибудь излитературы.
- Вам будут приносить и газеты, и книги. Что еще?
- Телевизор! - выпалил я, заранее зная, что уж этого не будет.
- И это возможно. Что еще?
- Сколько еще я буду здесь находиться? И вообще, где я?
- Больше у вас нет претензий по режиму содержания? - спросил полковник, пропустив мимо ушей мой последний вопрос.
- Я спросил: "Где я?"
- Это вопрос не ко мне, я отвечаю за ваш режим. Если у вас больше нет ко мне вопросов, разрешите удалиться.
Полковник вышел из камеры, и я остался один. Чуть позже мне принесли газеты, сочинения пролетарского писателя Горького, а самое главное - сержант втащил в камеру телевизор и тут же подключил его, протянув провод через кормушку в коридор. Все это он проделал молча и деловито. На следующий день я узнал, что мне увеличили прогулку на полчаса, но я поспешил в камеру к своему сокамернику - телевизору.
Так прошло еще три недели, за высоким забором прогулочного дворика вовсю буфствовало лето, жизнь продолжалась там, а здесь она остановилась в недоумении...
Эта тюрьма сменилась другой тюрьмой, лето сменила осень, и под осенними дождями я еще трижды переезжал из тюрьмы в тюрьму. За осенними дождями пришел первый морозец, а потом и снежок забелил квадрат прогулки. Год подходил к концу. Скитаясь по тюрьмам вот уже несколько месяцев, я перестал о чем-либо думать, о чем-либо мечтать. Иногда ради потехи, чтобы как-то разнообразить свою жизнь, я устраивал небольшие скандальчики, то требуя прокурора, то требуя прислать Гомера в подлиннике, а в тюрьме, где со мной обращались особенно строго - режим минута в минуту, - я потребовал от жирного подполковника женщину, но он был дока в своем деле: