– Ты цел? Эй, ты цел?
Струны свистнули через квадратный усилитель, отвечая вместо меня. Я подогнул ноги, не замечая бросившихся мне на помощь «старьевщиков», и смотрел на гитариста. Пыль и деревянная крошка от ударных летели в разные стороны. Их было трое – две гитары и барабанщик. Как на той записи, каждое слово из которой проросло сквозь меня. Светлые волосы ударника падали ему на лицо, дребезжание хэта и грохот большого барабана наполняли зал. Он жарил, не жалея ни рук, ни натянутого брюха инструмента, ошпаривал самозабвенной игрой. Одна гитара передавала мелодию другой, гудящей плотной стеной ритма, а потом они сливались, увеличивая мощь. Маска порвалась и съехала набок, но мне было все равно.
«Выбей, выбей меня из меня».
– Парень, ну ты даешь, – девчонка в цветастом платье помогла мне подняться. – Фанат «Джирз»? Кстати, под бумагой ты не такой уж и страшный.
Я с трудом встал, голова кружилась. Похоже, я вывихнул ногу.
– Хочешь тоже попробовать? – догадалась она. – Сейчас мало кто умеет играть, так что если у тебя получится, Кар тебя возьмет. Недавно он раскопал скрипача, представляешь? Вон Кар, иди к нему. Эй, ты нормально себя чувствуешь?
Личико, похожее на круг, и волнистые пряди.
Над ней висела картина, изображающая растекшиеся часы. Время плавилось на сковороде гитарного драйва.
– Я… Я тебя знаю.
Почти ультразвуковой визг – и я уже в центре внимания, хотя так и не сыграл ни строчки. Они таращатся на меня, и лицо оказывается смутно припоминаемым. Иногда меня не могли узнать собственные друзья, но сегодня день икс, и в каждой черепной коробке налаживаются связи, загорается лампочка узнавания. Почти для каждого из них мое лицо становится знакомым. Здесь собрались люди, с трепетом хранящие прошлое, в котором никто не заставлял их целый день потреблять гипнокоды и работать ради того, чтобы создавать виртуальность, а я – напичканный электронными видениями психопат. Я – создатель королевы «Хайвэя». Большое яркое пятно блевотины на постиранной простыне ретронарода.
По мнению любого из них мне нечего здесь делать.
– Зачем ты пришел?
Кар похож на стареющего акробата. Он все еще в хорошей форме, но поседевшие волосы и морщинистое лицо выдают возраст. И все-таки в нем есть какое-то величие, чрезмерная серьезность, концентрация. Может, потому, что Кар сейчас решает мою судьбу.
– Я видел объявление о концертах в Доме Хлама, Кар. У меня есть инструмент, и я умею с ним управляться. Не знаю, насколько хорошо, но это можно проверить. Я мечтал об этом с того времени, как взял гитару в руки.
– Нет.
Звучит достаточно внушительно.
– Дело только в том, что KIDS раззвонили обо мне на весь город? Ты ведь не знаешь, как все было на самом деле. И не знаешь, почему я бросил. В религии раскаявшиеся грешники – самые любимые герои.
– Я не религиозен, – Кар повернулся, разминая морщинистые, но сильные пальцы. – Я понимаю – это была твоя месть, плевок в лицо миру. Многие думают о подобном, но редко кто доводит до конца. Слишком много усилий.
Если бы он хотел, то мог бы прочитать ответ на одеревеневшем лице, но Кар наблюдал за гитаристами. Соло металось и пело, оно рвалось вверх, куда-то в темноту, в испещренный ледяными звездами космос.
– Ты хорош, я не сомневаюсь, но я тебя не возьму. Слишком уж большую мерзость ты создал, – продолжил мужчина, некоторое время помолчав. – Твой выбор в прошлом, стриги купоны с нынешней популярности синтет-музыканта. Можешь считать, что ты мне просто не нравишься. Возможно, ты хороший гитарист, но никчемный человек, не умеющий ждать. Если это была твоя мечта, ты мог прийти раньше.
Флажолеты срываются из-под чужих пальцев звуком битого стекла. Наверное, с таким звуком разбиваюсь я.
– Ни один ретроклуб не захочет иметь с тобой дела, так что ищи работу в другом месте, – добавил он.
Уверенные движения байкеров, напирающих на меня и подталкивающих к лестнице, – последний штрих, который разваливает собранное из фрагментов изображение на кучу бесполезных стекол.
– Не трогайте меня.
Я не узнаю свой голос. Вокалист шепчет шершавые слова реквиема. «Старьевщики» потеряли ко мне интерес, вычеркнули меня из своих книг, стерли со всех дисков, я даже не отражаюсь в их влажных глазах, устремленных на сцену.
– Не трогайте меня…
Я отдираю пахнущую плохо выделанной кожей косухи руку, воздуха не хватает.
– Тебе пора, синтет.
Кулак сталкивается с чьим-то лицом, лицо соединяется с чужим кулаком, и этот взаимообмен достигает кульминации. Треск разрываемой ткани и сочное хлюпанье от ударов. Музыканты продолжают играть, для них все, что происходит в зале, не имеет никакого значения, а меня выволакивают за воротник в коридор и роняют у табуретки.