Гец, оставив в покое кровать, смотрит на Мари так, словно видит ее впервые. На моей жене - небрежно наброшенное нижнее платье из тончайшего батиста, почти не скрывающее ее прелестей, и Мари так хороша в нем, что даже я, пресыщенный и утомленный, испытываю желание вновь вернуться в свою спальню. Кровать, кстати, придвинута к двери неплотно, я вполне смогу протиснуться.
Гец чувствует себя преданным. Ведь он считал себя сказочным героем, пытавшимся спасти прекрасную деву то ли от людоеда, то ли от дракона. И то, что ему удалось сорвать цветок девственности, подтверждало его мужество и в какой-то мере компенсировало последующее поражение. Но теперь он становится просто заурядным соблазнителем, обычным негодяем. А Мари из грешницы столь же стремительно превращается в невинную жертву этого негодяя.
- Тебе лишь кажется, что ты любишь его, - пытается вернуться в прошлое Гец. - Не может быть, чтобы этот урод...
- Не смей его так называть! - гневается кроткая Мари. Я впервые вижу свою жену такой. Ее волосы тяжелыми волнами спадают на обнаженные плечи, и сквозь батист отчетливо видно, как вздымаются при дыхании прелестные груди. Боже, как хороша!
- Изменница! - хрипит Гец. - Не прошло и двух недель с тех пор, как ты клялась скорее умереть, чем стать его женой!
- Прошло целых две недели с тех пор, как я познала своего мужа, - с достоинством возражает Мари. - Его трудно полюбить с первого взгляда, это верно, но зато с десятого можно полюбить на всю жизнь!
- Вспомни, как нам было хорошо вдвоем, - говорит Гец, медленно приближаясь к Мари.
- С ним мне лучше. Прости. И уходи, пожалуйста, уходи, - просит Мари. Муж в любую минуту может вернуться!
Гец смотрит на зеркало. Но не на то, за которым скрываюсь я, а на другое. Он потерял ориентацию, пока палач переводил его из потайной комнаты в мою спальню, а потом из нее через коридор в спальню Мари.
Интересно, скажет он ей, что я все вижу? Думаю, нет. Не в его это интересах. А вот что он наблюдал за нами... Впрочем, какая разница? Все равно Гец убьет Мари, а я тут же убью его. .
- Он вернется только после того, как ты вновь станешь моею! Придет, чтобы убить нас обоих! - пытается Гец переиначить сценарий спектакля на свой лад.
- Не приближайся ко мне, иначе я начну кричать, - спокойно предупреждает Мари, и мне нравится ее тон. Мне вообще она очень нравится. И всегда нравилась. Если бы не Гец - лучшей жены мне и не надо было бы. Однако я слишком брезглив для того, чтобы всю жизнь спать на ложе, которое уже осквернил другой. Прости, дорогая, но ты должна ответить за свою ошибку. И я рад, что ты тоже понимаешь: это была ошибка, роковая и непростительная.
- Тебя никто не услышит, - усмехается Гец. - Потому что тебя и так прекрасно видят.
- Не подходи, - еще раз предупреждает Мари. На странную фразу Геца она просто не обращает внимания. Ей сейчас не до загадок.
А недурственный спектакль получился, черт возьми! Причем в конце действа на сцене будет пролита настоящая кровь. И самое интригующее - до сих пор неизвестно чья!
Гец медленно подходит к Мари. Она вжимается в стену, вынимает из ножен кинжал, замахивается...
Гец мог бы легко обезоружить свою бывшую любовницу. Но он не делает этого. Потому что уверен: Мари все еще любит его и не посмеет нанести удар.
Лишь один шаг разделяет Геца и Мари. Лишь один шаг разделяет чью-то жизнь и смерть. Чью?
Гец берет Мари своими грязными руками за плечи, мягко привлекает к себе.
Он не так глуп, оказывается.
Мари наносит удар кинжалом. Не ожидавший этого Гец реагирует лишь в самое последнее мгновение. Из довольно глубокой царапины на его груди начинает сочиться свежая кровь.
Несмотря на двухнедельное заточение, раны, недоедание и сегодняшние ужасные переживания, Гец сохранил какие-то силы. Во всяком случае, он легко обезоруживает Мари. Но вместо того, чтобы убить ее, он отшвыривает кинжал в сторону и рывком разрывает на Мари нижнее платье.
- Флориан! - кричит она. - Помогите!
И я вдруг понимаю, что Мари уже искупила свой грех. Что никакой другой жены мне не нужно. И что сейчас Мари подвергается смертельной опасности.
Выбежав в свою спальню, я достаю из-под кровати шпагу и, обнажив ее, мчусь на помощь к Мари.
- Палач! Ко мне! - успеваю я крикнуть в коридорчике.
Щель очень узкая, но все же я протискиваюсь в спальню. Следом за мною пытается войти палач, не может и начинает биться в дверь мощным плечом.
Я ожидал увидеть Геца, подминающего под себя Мари, на постели, был готов немедленно вонзить ему в спину шпагу - и в очередной раз ошибся.
Мари, смертельно бледная, в растерзанном платье, стоит в углу спальни. За нею громоздится фигура Геца. Одна рука его приподнимает, сжимая, левую грудь Мари, в другой зажат кинжал, и длинное лезвие его нацелено Мари в сердце.
- Отпусти ее! - требую я.
- Отпущу. Как только ты пообещаешь сразиться со мной. Честно, без уловок.
Палач наконец протискивается в дверь.
- Ты можешь освободить Мари? - тихо спрашиваю я.
- Наверняка живой - нет, - так же тихо отвечает он. - Пусть палач принесет тебе шпагу и уйдет. Ты закроешь дверь, и тогда я отпущу Мари. При малейшей опасности я убью твою жену.
Гец, кажется, понял, что Мари его уже не любит.
- Принеси из оружейной шпагу моего отца, - приказываю я палачу. - Быстрее.
Ну что же, так даже интереснее. Не думаю, что ослабленный заточением и ранами Гец представляет для меня какую-то опасность. К тому же недавно я упражнялся с отцовской шпагой и знаю: на ее клинке появилась трещинка. Больше десяти ударов шпага вряд ли выдержит. А вырвать свою жену из рук разбойника когда она жаждет именно этого, а не противоположного, - это так романтично!
- Не беспокойся, Мари. Сейчас я убью этого негодяя.
- Я боюсь за тебя, - говорит Мари, и от этих простых слов у меня теплеет в груди. Только бы все обошлось. Только бы Мари осталась невредимой.
Наконец палач приносит шпагу. Я собираюсь было низом бросить ее, рукоятью вперед, в сторону Геца, но он изменяет условие:
- Отдай мне свою шпагу. А ту, что принес палач, оставь себе.
- Это - шпага моего отца! - возмущаюсь я.
- Покойный был хорошим человеком. Вот пусть он тебе и поможет.
Потребовать, чтобы палач принес другую шпагу? Но как я потом буду выглядеть в глазах Мари?
Странно, что меня волнуют такие пустяки.
Я низом бросаю свою шпагу Гецу.
И не только волнуют, но и заставляют делать глупости.
- А ты отдай кинжал палачу! - требую я. По моему знаку палач, поймав брошенный Гецем кинжал, выходит.
- Кровать... Придвинь кровать плотнее к двери, - требует Гец.
- Для этого мне пришлось бы повернуться к тебе спиной. А поворачиваться спиной к евнуху, способному угрожать женщине кинжалом, - глупо.
- У меня не было другого выхода, - оправдывается Гец и, отпустив наконец Мари, сам сдвигает кровать.
К сожалению, убить его, набросившись в этот момент, я не могу: за нами со страхом и надеждой наблюдает Мари. Приходится .надеяться на то, что шпагой я владею все-таки лучше и что клинок выдержит те несколько ударов, которые мне понадобятся, чтобы избавиться от негодяя.
Первый выпад делаю я. Гец парирует удар неожиданно легко: ярость и ненависть удесятеряют его силы. К тому же ему нечего терять: Мари его не любит, и в любом случае утром Геца казнят. Увидеть накануне собственной смерти лицо мертвого врага - что может быть лучшим утешением? Поэтому очень скоро Гец начинает оттеснять меня в угол. Удары его сыплются один за другим, и почти каждый из них может быть смертельным. Однако дышит Гец тяжело. Если я продержусь еще хотя бы несколько минут, он выбьется из сил и даже лютая ненависть ему не поможет.