40.
Отчего бы и не так: давать определения – значит всего лишь избегать ответственности?
41.
НЫРЯЛЬЩИКИ ЗА СМЕРТЬЮ. Существуют истины, которые подобны глубоководным рыбам, истины, обитающие на дне океана. Они лопаются раньше, чем мы успеваем вытащить их на поверхность, оставляя в наших руках искалеченную плоть, с торчащими в ней обломками костей. Они – не для нашей повседневности, где вполне можно обойтись игрушечными истинами, истинами-для-покойного-существования или для-приятного-времяпровождения, – карманными истинами на все случаи жизни. Эти – из другого мира и другого теста. Именуя эти истины метафизическими, посвящая им диспуты и трактаты, мы уверены, что крепко держим их в руках, тогда как перед нами – только до неузнаваемости искалеченные остатки другого пространства и другого времени, других отношений и другой жизни. Талант Кювье – не из тех талантов, которыми блещет философия, реконструируя по костям и бесформенным кускам когда-то живой плоти Истину, мы создали чудовищ, которые – будь они живы – пожрали бы и нас, и самих себя. Все, чего мы добились – это презрение, но чаще – забвение. И верно: что проку в этих бесполезных играх помраченного разума? И кому нужны эти мертвые и ни на что не годные «истины», пахнувшие плесенью и разложением? Мир был прав, выбросив их гнить на обочину своего пути. – И все же… Как и прежде, как и тысячу лет назад, что-то неудержимо тянет нас на океанский берег, к самой кромке кипящего прибоя, разделяющей два мира. Чтобы добыть те истины, мы учимся нырять, – и с каждым разом, все глубже. Привычка к нырянию стала нашей второй природой. Правда все, что нам время от времени удается добыть, – это все те же искалеченные, бесформенные свидетельства другого мира. Мы давно уже отчаялись привести подводные свидетельства другого мира на землю и примирить их с нашей повседневностью. Вместо этого мы научились другому – долго плавать среди них в сумеречной глубине, не нарушая царящий здесь покой, вслушиваясь и пытаясь понять их молчание. – «Учитесь жить на земле!» – советуют нам поклонники игрушечных истин. – «Здесь светит солнце, и поют птицы!». – И верно: туда, куда опускаемся мы, не доходят ни свет, ни птичьи трели. Причина ли это, чтобы последовать чужим советам? Скорее наоборот. Все чаще, возвращаясь на землю, чувствуем мы, как разряжен здесь воздух, как теснее делается земное пространство, как сжигает кожу и ослепляет мертвый солнечный свет. Мы бы хотели жить там, среди наших неразгаданных истин, хотя нам не хуже других известно, что это значит: уйти, чтобы не вернуться. – И все же… Все реже возвращаемся мы на поверхность в привычный мир спасительных слов и твердых перспектив. Племя ли мы бесстрашных? Вот уж нет! Как не велико наше желание, каждый раз, касаясь поверхности воды и разглядывая лежащую под нами бездну, мы замираем и медлим в неуверенности: не вернуться ли? Но разве осталось еще такое место, куда мы могли бы вернуться? Шум прибоя не перестает напоминать нам, что в глазах остальных мы всего только ныряльщики за смертью. – Впрочем, единственное, что нам ставят в вину, это то, что мы слишком забегаем вперед… Не правда ли, какое странное обвинение?
42.
Не подобна ли Истина тяжелому грузу, который мы вынуждены нести, повинуясь чужой воле? Нести груз и неудобно, и скучно, потому что мы совсем не знаем, на что он нам и кто взвалил его на наши плечи. Право же, мне никогда не доводилось встречать носильщиков, которые таскали бы груз из-за одной только любви к этому нехитрому искусству. Однако стоит лишь разговору зайти об этой ноше, как мы начинаем понимающе кивать головой, словно и в самом деле не может быть на свете ничего более естественного, чем подставлять плечи и сгибать шею под тяжестью чужого груза. Возможно, она когда-нибудь раздавит нас. И так уже наши изуродованные позвонки, вдавленные один в другой, не позволяют нам повернуть голову и оглядеться. Все, что нам остается, это считать нашу ношу за спасительный крест, обещающий рано или поздно зацвести розами и принести нам желанное освобождение. Не оттого ли мы так считаем, что этого требует от нас сама эта ноша, взгромоздившаяся на нас? Впрочем, в противном случае, нам бы пришлось думать, что освобождение начинается там, где кончаются понукания Истины. Чем такая нелепость, уж лучше мы до конца дней будем сгибаться под загадочной ношей и петь ей хвалу… Мы – племя носильщиков, истиноносцы, обреченные не только не знать отдыха, но и искренне полагать, что отдых и Истина – две вещи несовместимые. Правда, время от времени, мне приходит в голову, что все содержание этой Истины, собственно, и исчерпывается этим унизительным положением, что сама она – только неразлучное братство таскающих и таскаемого, – все же прочее – только наши досужие выдумки – или, быть может, выдумки самой Истины, заставляющей нас, ко всему прочему, не видеть истинного положения вещей. Но раз так, – о, раз так, то, быть может, еще не все потеряно! Если кому-то взбрело шутить с нами такие шутки, то, кто знает: не придет ли ему однажды охота поиграть и в другие игры? Не все же одно и то же? Как абсурдно это не звучит, но ведь этой абсурдности не уступит и наше проклятое истиноношество, и только привычка и лень, да, быть может, страх неизвестности, мешают нам это увидеть. Отчего бы и нет? И тогда, возможно, не мы, а Истина понесет нас туда, куда нам вздумается, не прекословя и не переча.