Если другие футуристы, особенно второй призыв, после революции и получили признание, то я лично, волею судеб попавший на другие материки нашей планеты, продолжая всежильно работать на пользу страны Рабочих и Крестьян, моей великой революционной родины, никакого признания у себя на родине так и не видал, а унес в ушах своих нахальный смех генералов и толстосумов и ядовитую, чужую улыбку с лиц других генералов и прихвостней так называемого «казенного искусства», щедро оплачиваемого правящими классами до самого октябрьского переворота. При таких обстоятельствах нельзя человека обвинять в некоторой нервности. Мне 22 июля 1929 года исполнилось 47 лет. Я женат, имею двоих детей. Старшему сыну, Давиду, будет пятого сентября 1929 года пятнадцать лет.
В каждом существе обитают различные инстинкты. Инстинкты продолжения рода, самосохранения чисто физического известны прекрасно и играют громадную роль в социальном строительстве жизни. Недаром в одном из шмелевских произведений брошена фраза: «Только с сытостью начинается человек…» Но я, подобно другим моим товарищам по влечению к искусству, всю жизнь, с ранних лет обуреваем был припадками инстинкта эстетического самосохранения. В некоторых творческих особях он проявляется необычайно бурно: вспомним Тернера с его 3000 картин и девятнадцатью тысячами рисунков.
В полученной мной недавно обстоятельной и нужной книге о начетчике В. Я. Брюсове, составленной преданным литературе самоотверженно Н. Ашукиным, приводится воспоминание одного из оруженосцев Валерия Яковлевича: «Брюсов любил литературу, только ее… В декабре 1904, в тот самый день, когда ему исполнилось 30 лет, он сказал мне буквально так:
– Я хочу жить, чтобы в истории всеобщей литературы обо мне было две строчки. И они будут…»
Пример обуревания эстетического инстинкта самосохранения. А вот и у М. Ю. Лермонтова:
Недаром психологически эстетические склонности так тесно связаны с эротизмом: они являются в ранних годах как бы «вторичными половыми признаками». И выражение инстинкта эстетического самосохранения в устах радио-футуриста звучит как нечто совсем убедительное. Я не берусь здесь составлять обстоятельно базированный на целых библиотеках критический плацдарм подступов к занимающей сейчас теме: один из участников «целого литературного направления на другом ее левом участке» и двадцать лет футуризма. На меня могут напасть, что я сразу же не перехожу к воспоминаниям, но ранее должен же я выявить ту точку зрения, с которой воспоминания мои велись, читатель должен смотреть картину с моей позиции, а иначе она будет перспективно уродлива.
В книге «Печать и революция» (седьмая) 1927 г. на странице 21 Вячеслав Полонский чрезвычайно лестно очерчивает творческое направление, именовавшееся футуризмом, и тот факт, что «с первых дней Октября русский футуризм оказался на стороне революционной власти…» Тогда, немного позже, «из подвалов богемы, – говорит маститый критик Вяч. Полонский, – русские футуристы перенеслись в роскошные залы академий. – Футуристы оказались у власти. Она попала им по праву, так как они достаточно были насыщены ненавистью к прошлому, чтобы без жалости произвести те радикальные перемены, которых требовала революция». Спасибо критику из лагеря других литературных вкусов за такое беспристрастие. Это ли не признание того, что о футуризме и о футуристах должно быть написано и изучено все до последнего волоска на голове Велимира Хлебникова. Футуризм был первым любимым оруженосцем победившего пролетариата, блюдшим святая святых искусств в те легендарные первые годы. И А. Н. Толстой в своих тогда не революционных писаниях в 1919 году в Париже открыто «доносил» о футуристах в белую прессу: «Футуристы были первыми застрельщиками большевизма». Меня тогда на Дальнем Востоке Розанов чуть на Камчатку не упек. Писанное А. Н. Толстым было абсолютной правдой.