М. (обращ. к П.). Ну пойду я.
П. (досадливо). Куда?
М. Тебе за «Хозяином».
П. (досадливо, [крикливо], морщась) Да полно пожалуйста, перестань пожалуйста! Как ты не понимаешь…
М. А, ну тогда, когда хотите! Как хотите! (Разворачивает белый с голубым горошком лоскуток ситцу и примеряет его. Потом встает и уходит.) (Слышно, как она проходит в коридор.)
М. Верочка! Может быть сделаешь? Сделай, пожалуйста!
В. Ну мама.
М. Ну ради меня… Ну я прошу тебя: сделай[нрзб] ну. В последний раз!
В. Ну…
М. Ну больше не буду, ну не буду.
(После некоторого молчания)
Снесешь букет ради меня в последний раз, больше не буду.
[1904–1906]
Проза
Еня Воейков*
«Но было бы очень далеко от истины думать, что автор старался изобразить себя; более того, именно уверенность что каждый поймет, что автор не желал изобразить себя, а лишь, пользуясь образами детства и юношества, пытался дать художественный образ, не имеющий или имеющий быть мало отношения к нему самому, только эта уверенность и дала возможность и право автору представить это произведение.
– Мама? Что значит я живу?
– Да вот ты видишь, слышишь, ходишь, думаешь, говоришь – значит живешь.
– Мама, что значит вижу?
– Да вот ты меня видишь?
– Ви-ижу… а слышать?
– А слышишь – когда я говорю, и ты слышишь, что я говорю, ты слышишь.
– А думать?
– А думаешь – когда ты говоришь, ты думаешь.
– Значит, теперь я живу? – медленно спросил мальчик.
– Да, голубчик.
Сам пишешь в тетрадочку, и ему вспомнилось, как он, весь ушедший в проникновение любви ближнего как самого себя, недавно резал старый орех. Сам хочешь быть хорошим, сам в тетрадочку записал «Люби ближнего твоего, как самого себя» – очень хорошо! а сам режешь орех. «Больше не буду». «Бедный орех» – жалостно надувая губы, произнес Еня Воейков.
«Мамочка, смотри, какой хорошенький цветок? А вот этот? А этот?»
Ты их не мни с[казал] Еня Воейков, ты их люби, [нрзб] «А это какой цветок» Оживленно говорил Еня, держа в своем кулачке длинный стебель с отходившими от него ответвлениями, на которых сидели цветы. Гибкие, длинные белые лепесточки, сидевшие вокруг густой желтой шапочки тычинок – лепестки, живописно огибавшиеся под давлением своей длины, придавая венику полевых цветов красивые, кудрявые очертания,
– А это колокольчик. Мамочка, он прежде мне не нравился, а теперь он хорошенький; такой тонкий, тонкий и нежный. Правда, точно задумался? – спросил Еня Воейков. Да, пожалуй… Да, да (Радостно кивнул головой Еня.) Вот так если смотришь, он совсем точно задумался… Тонкий, тонкий и головку наклонил… И какой голубой!
Мамочка, как здесь хорошо!
И снова сидел рядом с мамой и снова задумчиво-восторженно смотрел, но только в руке у него был красивый веник полевых цветов.
И он шел по лугу и вдыхал в себя аромат прекрасных цветов, и жизнь казалась ему прекрасной. Но жизнь столь прекрасная была лишь преддверием в особое вечное ликующее беспредельное блаженство, которое наступало там за гробом. Только бы поскорее пройти этот жизненный путь, только бы поскорей пройти его, единственная цель которого – укрепление немощной природы человека.
Так проходит детство.
А вот тоже на днях он сидел под деревом и смотрел, как по песку, то опускаясь, то подымаясь по неровностям песка, пробирался, озабоченно выбирая дорогу, маленький черный муравей. Ене Воейкову как-то казалось, что муравей должен или испугаться, или остановиться и пошевелить испуганно усиками и наконец убежать. Воейков все ждал, что вот-вот маленький черный муравей сделает то или другое. «Вот сейчас… нет, вот сейчас». Но муравей не сделал ни того ни другого; он, прямо пробира[ясь] среди песчинок, озабоченно перебирал ножками и не измени[л] в общем направление; точно всем своим видом желая показать, что он видит Воейкова, но он так озабочен своими делами, что до Воейкова ему нет никакого дела. И тогда Воейкову вдруг открылось, что не только у него, у Воейкова, есть свой внутренний мир, свои желанья, свои стремления, своя, наконец, некоторая живая сила, для исполнения этих желаний, стремлений, но что этот свой внутренний мир, свои стремления и желания есть и у этого маленького черного муравья. И, даже, что муравей живет не только для того, чтобы проползти мимо его, Воейкова, и дать ему себя увидеть, но и для себя, для своей собственной жизни, для своих стремлений и желаний, которые даже могут столкнуться с его, Воейкова, стремлениями и желаниями, и будут равноправны, его, Воейкова, стремлениям.