Иногда можно видеть, как капля прозрачной воды дрожит и колеблясь держится на волосистой поверхности и потом вдруг, прорвавшись, разливается по сукну и покрывает собой большой участок, так и обобщение, добытое относительно этого маленького черного муравья, вдруг осилив силы трения, радостно разлилось по большой поверхности действительности: все вообще люди, вещи, существа имеют свой собственный внутренний мир, желания, стремления, которые даже могут сталкиваться с его, Воейкова, желаниями и стремлениями. Но как капля воды теряет (в своей чистоте), так и обобщение теряло в своей образности яркость. Да, это было так недавно. А теперь это так понятно и ясно; и Воейков еще раз пережил то чувство сильной быстрой подступившей к сознанию радости, которое он испытал, когда обобщение раскрыло оболочку и разлилось по белой поверхности, подумал: «Ах какой я был глупенький; как этого можно было не понимать!» Да, он теперь знал, что все эти деревья, листья, бабочки, мотыльки, жучки; этот бледно-желтый махаон, который сидел на цветке, – и когда под его тяжестью цветок наклонялся головкой к земле, он взмахивал уверенно крыльями и цветок плавно поднимался кверху, махаон, это абрикосовое дерево – все они живут своей жизнью. Это было ведь так понятно. «Странно, как я не знал этого прежде», еще раз вернувшись к сделанному обобщению, не мог не усмехнуться Воейков.
Сейчас, когда он думал об этом, ему все это казалось ясным, самим собою подразумевающимся. Все было так ясно и очевидно, что нельзя было даже допустить возможность неосуществления этого. Но после.
Да, а кроме того. Кроме того, да, а яйцо? Ведь яйцо чтобы заставить, то есть, чтобы из яйца, которое только что снесла курочка, вылупился цыпленок, ведь для этого вовсе не нужно знать и уметь воспроизвести все состояния, через которые проходит только-что снесенное, прозрачное яичко, чтобы стать цыпленком. Ведь только нужно известное время держать окружающий воздух и вещи в известных границах колебания теплоты. Остальное свершится само собой; в самом яйце находятся достаточные условия для того, чтобы, сузив границы колебания теплоты, мы достигли бы вылупления цыпленка. А вся сложность движений и хлопот курицы, которую с ее движениями мы никогда не могли бы воспроизвести, сводится к (внесению этого нового, дополнительного условия) этому простому, легко (в ряде условий необходимого и достаточного для вылупления из яйца цыпленка – условию…) доступному для повторения и воспроизведения воздействия на яйцо.
Вот то же самое и с человеческим зародышем.
Вот, во-первых, мы часто очень встречать будем с…
Ну…как же? встречаться будем с тем, что нередко самые легкие, самые удобные для нас для повторения воздействия на зародыш будут достигаться самыми сложными движениями и
[утр. текст], так непрерывно от того проведения в жизнь принципа любви ближнего как самого себя, когда, чтобы не убивать своим существованием, умерщвляют себя, до того, когда завожу в комнату ребенка и испытываю, гадко думать, наслаждение, особого, неизведанного класса, перерезывая ему перочинным ножичком горло (какая странная жизнь), непрерывный переходящий одним звеном в другое ряд случаев, поступков с бесконечно малым приращением количества принесенного добра в этом направлении и зла в другом…
Где-ж остановиться, о ужас? (Перед глазами Воейкова промелькнул почему-то образ женщины, бросающейся на колени и, ломая руки, с мучительным вопросом жизни и смерти, обращенным к присутствующим) Где же, о боги?!
По инерции я не убиваю себя – постоянная сделка с совестью! Не делаю и второго? почему? о ужас! Но где же остановиться, чем руководствоваться [нрзб]?
Неужели своей слабостью?
Улыбка горечи снова скривила рот Воейкова, «Ты руководишься жалким этическим потенциалом среды, в которой находишься, – презренным, столь презираемым тобой потенциалом. Ты его ненавидишь, ты его презираешь, но руководишься.
Он – исходная точка твоих действий. И ты миришься с этим, а когда-то ты счел бы несчастным, руководствоваться потенциалом среды.
Помню, ты сначала хотел исчерпать этот принцип тем, что будешь кротким, подающим помощь, любящим людей, любящим их даже более себя. Но после тебе стало ясно, что тем, что ты носишь шерстяные одежды, пользуешься изделиями рога, ешь мясную пищу, этим ты вносишь в мир слишком много страданий и скорби, чтобы считать себя проводящим в жизнь этот принцип. Тогда ты дал слово не носить шерстяных одежд и не питаться мясной пищей, заменив это растительными одеждами и растительной пищей. И некоторое время ты радовался и думал, что достиг многого, даже всего, к чему стремился. Но затем ты задался вопросом, не страдает ли дерево, когда звонкий топор врубается в ствол и влажные золотистые щепки летят во все стороны и прохладный сок струйками стекает с обнаженного ствола на сырую кору? Не страдает ли лен, быстро