Он не сразу меня заметил, а когда увидел, развернул кресло и так резко сорвал с лица очки, словно я застукала его за чем-то крайне неловким – к примеру, ведением дневника. В этом мгновение и пришло понимание: я не просто увлечена им. И меня тянет к нему не только из-за его харизмы, улыбки и ощущения, что я желанна. В это мгновение я осознала свои чувства к нему. И чуть не призналась в них, уверенная, что Калебу и так все ясно по потрясенному выражению моего лица. Однако глаза у него заслезились, и он сказал:
– Я сейчас притворяюсь, что вижу тебя, но это не так.
– Ты меня совсем не видишь?
– Ну, я вижу твои очертания. – Он провел рукой в воздухе, изображая контуры моего тела, и у меня по спине пробежала дрожь. – Но не могу сказать, улыбаешься ты сейчас, насмехаешься или неприятно удивлена.
Я сделала шаг к нему.
– А теперь?
– Все еще ничего, – поморщился Калеб.
– Тогда почему бы тебе не вернуть на нос свои моднявые очки?
Он встал с кресла, вытянув ко мне руки, но я отступила в сторону, и он промахнулся. Я захохотала. Калеб обхватил меня за талию и притянул к себе.
– Поймал, – шепнул он, разглядывая мое лицо. Его губы растянулись в широкой улыбке. – Глаза устали от контактных линз. Очки я надеваю только в крайнем случае, – объяснил он.
– Так надень их.
– О нет, нет, нет. Ты не увидишь меня больше в этих очках, пока окончательно и бесповоротно не влюбишься в меня.
Я застыла в его руках, и Калеб, видимо, что-то почувствовал. Возможно, разгадал мои чувства. Его проницательность и недавняя уязвимость покорили меня. Дыхание Калеба коснулось моего лица. Губы нежно прижались к моим. Он не стал выуживать из меня признание и сам ничего не сказал. Отступил, нацепил на нос очки, в которых его глаза казались огромными и сияющими, и вернулся к работе над рефератом. Его признание я услышала позже тем вечером по дороге домой. Было уже темно. В машине работала печка, и я куталась в куртку, натянув на уши шапку.
– Знаешь, я ведь тоже тебя люблю, – произнес Калеб так, словно всю дорогу только и думал над этим. Слова, сказанные тихим голосом, повисли между нами.
– Тоже? – переспросила я.
– Да, тоже, – повторил он.
– Ты нарушил порядок фраз, – с улыбкой заметила я, трепеща всем телом.
– Но это не меняет их сути. – Калеб отстегнул ремень безопасности и наклонился ко мне.
За секунду до того, как его губы коснулись моих, я прошептала ему слова любви. Так, словно первая призналась ему в своих чувствах.
– Я это знал, – ответил он мне. И его улыбка согревала меня, пока я шла до двери своего дома тем зимним холодным вечером.
Я снова перебираю вещи в верхнем ящике стола, разыскивая очки. Их нет. Осматриваю поверхности комодов и брошенный в угол рюкзак – в нем лежат учебники с последнего учебного дня. Очки – та часть Калеба, которую позволялось видеть лишь мне. А теперь их нет. Они пропали.
Я не слышу шагов Ив на лестнице. Не чувствую ее, стоящую наверху. Не замечаю ее, пока не разворачиваюсь и не встречаюсь с ней глазами.
– Что ты ищешь, Джесса? – спрашивает она. Не грубо, но и не мягко. Ей больше ни к чему проявлять ко мне доброту.
– Я не могу найти его очки.
Но мама Калеба не понимает глубинного смысла моих слов. Не осознает значимость этой вещи. А во мне все еще теплится надежда на то, что происходящее – огромное недоразумение. И очки Калеба тому подтверждение. Они доказывают: мы упускаем что-то из вида. Что-то очевидное. И рано или поздно я в этом разберусь.
Ив не обращает внимания на мой ответ.
– Ты только начала собирать его вещи, – говорит она, и я киваю.
Они могут быть где угодно, подразумевает она. Продолжай собирать тут все, подразумевает она. Однако скоро время субботнего ужина, и меня ждут дома родители. Я объясняю ей это. Ив несколько секунд размышляет и кивает, освобождая меня от наказания.
– Во сколько тебя завтра ждать? – спрашивает она.
Завтра, в воскресенье, столько всего предстоит сделать.
– Утром, – отвечаю я. – Приду, как только проснусь.
Когда я выхожу из комнаты, она закрывает за мной дверь.