У брата дергается уголок губ.
– Она так и сказала: «Акклиматизироваться»?
– Так и сказала. Я слышала их с папой разговор. – Тут я смотрю Джулиану прямо в глаза. И даю ему освобождение, которого всей душой жажду сама: – Ты бы ничем не смог помочь. Правда. – После чего толкаю дверцу и выхожу из машины в ноябрьскую ночь.
– Нет, – возражает брат, тоже выходя из машины. – Я должен был быть рядом с тобой. Мама была неправа.
Я с усмешкой разворачиваюсь к нему.
– Боже, Джулиан, только не говори этого ей. Никогда!
Он улыбается, идя к входной двери. Мы отпираем ее моими ключами. Родители оставили включенным свет в коридоре. Я сразу иду наверх, а брат направляется в кухню. Мы не прощаемся, хотя я знаю, что завтра его не увижу. Когда все говорят, что мне повезло иметь такого брата, как Джулиан, я делаю гримасу. Но я и сама это знаю. Мне действительно повезло.
Утро воскресенья
Легче всего уйти из дома, пока все еще спят. Пока не посыпались вопросы. Пока в связи с отъездом брата не поднялся хаос, за которым последует неизбежная тишина: мы снова растеряемся, не зная, куда себя деть без всяких бейсбольных дел Джулиана. И со стола опять придется убирать мне.
До дома Калеба, расположенного в Олд-Стоун-Пойнт, и моего собственного, в Ист-Арбор, можно добраться двумя маршрутами. Первый большой петлей огибает центр города и подводит к дому Калеба с ближней от берега стороны. На этом маршруте нет светофоров, но он занимает чуточку больше времени – примерно двадцать минут вместо пятнадцати. Второй маршрут прямой. Он идет через центр города, с его жилыми улицами, торговыми рядами и рекой.
Я решаю ехать вторым путем. Выбираю кофе. И реку. Я давно не ездила этим маршрутом. Похоже, на меня подействовало пребывание в комнате Калеба. Оно как-то встряхнуло меня. Сначала идут торговые ряды, потом – заправка, кафе-мороженое, магазин одежды. Небо светлое, но в воздухе ощущается приближение тумана.
Возле знака «Коутс-мемориал-бридж» висит легкая дымка. Дорога сужается, деревья по бокам от нее становятся гуще. Ладони вцепляются в руль, легкие горят – я задержала дыхание. Мы ни разу не задавались вопросом, почему этот мост назван мемориалом. На новом дорожном ограждении играют блики от солнца. Я улавливаю их краем глаза. Миг – и я пролетаю мост и снова могу дышать. Деревья снова редеют, один за другим появляются магазинчики. Я въезжаю на стоянку кофейни, в которой раньше встречалась с Хейли каждое субботнее утро. Мы с ней занимали угловую кабинку и делали домашку за кофе с шоколадным пирожным (я) и горячим шоколадом (она).
Продавец подает мне кофе не глядя. Бумажный стаканчик обжигает холодные руки. Только взяв его в ладони, я осознаю, что пальцы дрожат. Парень поднимает на меня взгляд и улыбается.
– Тебе точно нужен кофе?
Я делаю глоток, обжигая небо.
– Точно.
Возвращаясь к машине, вижу Хейли. Она сидит в автомобиле со своими родителями и ест что-то завернутое в бумажную обертку. Подруга, как всегда, в платье, только в более скромном и сдержанном, чем обычно: темно-синем, с высоким воротником. Даже через стекло я вижу, что и макияж у нее приглушенный, умеренный. Ясно. Они или в церковь едут, или оттуда.
Я не стучу в ее окно и не машу ей, но Хейли все равно замечает меня. Она замирает, перестав жевать. Я поднимаю руку в приветственном жесте, и Хейли в ответ медленно поднимает свою. У нее такие ошарашенные глаза, словно она вечность меня не видела. А может, так оно и есть. За последние месяцы я оплела себя уютным и прочным коконом, сквозь который ко мне трудно пробиться. Я хожу в школу. Сижу дома. Продолжаю двигаться.
Но я забросила команду. И забросила друзей. Или друзья забросили меня. Не помню, из-за чего так вышло: то ли из-за их бездействия, то ли из-за моего безразличия. Знаю только, что почувствовала облегчение. Никто не ожидал от меня такого и ничего от меня не требовал.
И я не могла ничего испортить какими-либо действиями или словами. Мое присутствие или отсутствие не сказывалось ни на ком. И винить меня было не в чем.
Кажется, в последний раз я разговаривала с Хейли на церковной службе по Калебу. Сейчас и не вспомню, что говорила она мне или я ей. Но я запомнила ее туфли – серебристые, с ремешком и пряжкой. Я тогда еще подумала: «Неужели она не нашла чего-то более подходящего?» И сама себе ответила: «Видимо, нет». Не помню, сказала ли я это вслух. Похоже, сказала. В том-то, наверное, и проблема.
Я не могу вспомнить, что там было, поскольку до сих пор не отошла от похоронной службы. Вместо гроба в церкви стоял коллаж с фотографиями Калеба, на некоторых из них была и я. На одном снимке Калеб был со своей командой, в форме для лакросса. На другом катал на спине сестренку. На третьем улыбался вместе с Максом, глядя в камеру и держа топор, – между ними лежали дрова.