– Если ему будет нужно, мы оба можем заниматься по этим учебникам, – сказал он. – Или он может купить себе новые.
Переживая, что Калеб просто забыл об этом и потом расстроится, я отослала ему сообщение: «Тебе купить учебники? Если да, то напиши, какие нужны».
Калеб мне так на него и не ответил, и я добавила его к списку тех звонков и сообщений, которые словно канули в бездну. Я спросила его об этом, когда он подвозил меня с тренировки домой.
– Что? – не сразу понял Калеб, о чем я. – О, я об этом уже позаботился.
Ох уж эти его расплывчатые ответы. Как мало он на самом деле мне рассказывал.
Встав на цыпочки, пытаюсь разглядеть, не осталось ли еще чего на верхней полке, но ничего не вижу. Додумываюсь использовать в качестве подставки пустую книжную полку. Однако, перевернув ее, обнаруживаю то, что она прикрывала. Дверь. Невысокую потайную дверь. Я вытаскиваю книжную полку из шкафа, и сама залезаю в него. Дверь доходит мне до груди. Приходится присесть на корточки, чтобы заглянуть в помещение за ней.
У Хейли в доме почти весь третий этаж состоит из гостевых комнат, и везде есть подобные маленькие двери, ведущие в незаконченные помещения, на чердак, в кладовки. Несколько лет назад ее папа повесил на них снаружи замки, после того как брат Хейли, играя летом в прятки, так хорошо спрятался за одной из них на чердаке, что его нашли обезвоженным и в полуобморочном состоянии от духоты и жары.
Я открываю потайную дверь в шкафу Калеба, и меня обдает холодом. Дверь ведет на чердак. Внутри слышен вой гуляющего на улице ветра. Стены облеплены розовым пенистым материалом. Света нет. Я провожу рукой по стене у входа, но выключателя не нахожу. А Калеб ведь оставил фонарик прямо возле двери. До него можно было рукой дотянуться. Я вылезаю из шкафа в комнату достаю из коробки фонарик и возвращаюсь в шкаф. Сажусь на четвереньки у двери и направляю луч света в темноту. Другой рукой придерживаю дверь, готовая в любую секунду ее захлопнуть, – не знаю, почему. Чего я боюсь? Возможно, какую-нибудь приютившуюся здесь живность.
Пол чердака состоит из балочного перекрытия и фанеры. Наверное, мне не стоит ступать на фанеру. Кто знает, выдержит ли она меня. В любом случае, этим помещением не собирались пользоваться. Здесь нет ни отделки, ни твердого покрытия над балками.
За обшивкой дома завывает ветер, наверху что-то дребезжит. Я резко направляю туда фонарик и вытаращиваюсь на одинокую вешалку, покачивающуюся на крючке. Ветер затихает, и она замедляет свое покачивание, но я уже прошмыгнула на чердак и ползу к ней, балансируя на деревянных балках. Добравшись до вешалки, встаю на ноги и останавливаю ее, зажав рукой. Она похожа на остальные вешалки из шкафа Калеба. Металлическая, но потолще тех, на которых нам возвращают вещи из химчистки.
Что она здесь делает? Медленно разворачиваясь, обвожу лучом фонарика остальное пространство. Стены покрыты розовым изолирующим материалом. В местах, где скошенная крыша соединяется с полом, пробиваются полоски дневного света. Пахнет затхлостью, деревом и фиброй. Балки покрыты толстым слоем пыли и строительным мусором.
Луч фонарика вдруг выхватывает гладкую и чистую поверхность. Деревянную балку под вешалкой. На ней нет пыли, и она глаже остальных. Ее словно вычистили всю, до самой двери в шкаф Калеба. Возможно, по ней что-то тащили. И тут я слышу голоса. Они раздаются прямо подо мной, отчетливые и не приглушенные ни коврами, ни гипсокартоном. Мия разговаривает со своей мамой. Привычно повышая и понижая интонации. Я замираю, осознав, что если я могу их слышать, то и они могут слышать меня.
– Мы не можем просто взять и уехать… – говорит Мия.
– Я же сказала тебе, милая, – прерывает ее Ив, – он ушел. И не вернется. Мы не можем себе позволить остаться здесь.
Они говорят о Шоне. Сначала ушел отец Мии, прихватив приличную сумму из скопленных ими денег. Потом погиб ее брат. Летом Ив велела Шону покинуть их дом, что он и сделал. Калеб с Шоном все чаще ругались, сталкивались лбами и напирали друг на друга. Я думала, напряжение спадет, когда Шон наконец-то ушел. Но как бы не так. Оно продолжало висеть в воздухе, не находя выхода. Не винила ли Ив в душе Калеба? Не затаила ли на него обиду за то, что ей пришлось принять чью-то сторону и окончательно разрушить раскалывающуюся семью? Зная ее, могу предположить, что она в открытую обвиняла сына, не делая из своей обиды тайны.
– Это несправедливо, – плаксиво ноет Мия. Такие вопли прощаются только детям.
– Конечно, – соглашается Ив. – Но такова жизнь. И сейчас ты должна принять решение. Вот твоя сумка. Положи в нее то, что хочешь сохранить. Остальное нам придется продать.