— Да, так и есть, — согласилась Ханна, стараясь, чтобы ее голос звучал как можно более непринужденно.
— Так ты собираешься продолжать искать свою мать? Я знаю, мы с Рейчел отговаривали тебя, но я думала об этом и…
— Нет, — перебила Ханна. — Нет, я даже не знаю ее настоящего имени. Она может быть где угодно. Я закончила поиски.
— Ух ты. Просто… вау. Я имею в виду… Боже, ты в порядке?
— Я в порядке. Просто устала. Ты дашь знать Рейчел?
— Ханна, ты должна позвонить ей сама. Тебе нужно поговорить.
Им действительно нужно было поговорить. Ей нужно было снова узнать свою старшую сестру. Или, может быть, познакомиться с ней в первый раз, без чувства неполноценности или чужеродности.
— Я позвоню ей завтра, хорошо? Мне нужно устроиться сегодня.
— Может быть, нам стоит приехать на эти выходные, — предложила Бекки. — Устроить сестринские посиделки.
Закрыв глаза, Ханна кивнула.
— Это было бы здорово. Я люблю тебя, Бекс.
— Я тоже тебя люблю.
Ханна убрала телефон и вернулась внутрь. Табло находилось по эту сторону поста медсестер. Самодельная вывеска и банка с просьбой о пожертвованиях для маленькой Оливии Дженсен. Ханна остановилась.
— Тоня? Вы знаете, кто родители Оливии Дженсен?
— Уиллис и Пэтти. Пэтти — моя троюродная сестра. Они думают, что есть хороший шанс, что это лечение поможет, но этот бедный ребенок совсем измучен. Они все измучены.
— Мне так жаль, — Ханна знала, кто такой Уиллис Дженсен, но он на несколько лет отстал от нее в школе. Ханна сунула пару купюр в банку. — Я не сильна во многих вещах, но я отлично разбираюсь в бухгалтерском учете. Не могли бы вы сообщить Пэтти, что я буду рада помочь разобраться с отчетностью и налогами для них, когда придет время?
— Это так любезно! Спасибо! Я дам им знать.
— Хорошо. Ты знаешь, где меня найти.
Ханна вернулась в комнату матери. Она села в кресло рядом с кроватью и пролистала любимую книгу своей мамы. И, наконец, она не была беспокойной. Она не была неуместна. Она знала, кто она такая. Она была женщиной, которая заботилась о своей умирающей маме. Это казалось неестественным, но это не означало, что это было неправильно. И это не означало, что она не могла этого сделать.
Всю свою жизнь она думала, что любит людей неправильно. Она была не той дочерью, сестрой, подругой, женой. У нее не было других женских дарований. Она просто была такой другой. Но прямо сейчас она чувствовала себя прекрасно, и она будет заботиться о своей матери по-своему. Дороти принадлежала ей так же, как Ханна принадлежала Дороти. Не через кровь, а через время. Через жертву. Вранье. Боль. И любовь. Годы любви. Может быть, это и не компенсировало того, что произошло в Биг-Суре все эти годы назад, но это что-то значило.
Придвинувшись ближе, Ханна взяла мать за руку и стала ждать, когда та проснется и снова будет нуждаться в ней. Она будет здесь каждый день, пока не умрет Дороти. Она бы предложила Дороти такую заботу, какую только могла, не заботу своих сестер, а свою собственную, и этого было бы достаточно. А после этого у нее будет время разобраться в своей дальнейшей жизни. Она может пойти куда угодно. Быть кем угодно. Но сейчас она была бы дочерью.