Птолемей с большим усилием поднял свою правую руку и потянулся ко мне. Я, видя, как тяжело ему дается даже это незамысловатое действие, подвинулся вперед и сам подставил гриву под его ладонь. Его поглаживания были робкими и несмелыми, было такое впечатление, словно он все еще боялся причинить мне неудобства. Возможно, так, но я скорее склонялся к тому, что ему сейчас просто тяжело, и у него еле хватало сил на такие простые манипуляции. Наконец он ласково почесал меня за ухом (я понял, почему питомцам это так нравится), а после вновь уложил свою руку на подлокотник кресла. Выглядел он еще более уставшим, чем прежде, но и более счастливым, стоит заметить.
— Спасибо тебе, Рехит, — прошептал он, и я действительно услышал в его голосе искреннюю благодарность.
***
Я в обличье чибиса сидел на стопке бумаг перед Птолемеем и угрюмо смотрел на то, как он аккуратным почерком что-то выписывает на листе пергамента. Прошло уже несколько недель с того дня, как он вернулся из Иного Места, а он все продолжал красочно описывать свое путешествие на желтых свитках, не жалея чернил. За это время он так и не сумел оправиться от произошедшего: Птолемей едва стоял на ногах, а сил у него еле хватало на то, чтобы держать перо. И тем не менее, он пребывал в хорошем расположении духа и продолжал работать. Правда, это самое расположение духа я ему частенько портил вопреки своей веселой натуре. Вот и сейчас я был настроен на новый серьезный разговор.
— Я думаю, тебе стоит уехать из Александрии, — твердо произнесла птица.
Птолемей даже не взглянул на меня, продолжая выводить греческим языком красивые каракули на бумаге.
— Мы уже обсуждали это, Рехит, — поставив очередную точку, ответил он. — Я не уеду.
— Но это глупо! — взвыл я. До меня все никак не доходило, почему он продолжал отрицать очевидное. — Почему нет? Потому что здесь твоя драгоценная библиотека? Да этих библиотек в мире пруд пруди! Выбирай — не хочу! Ты видел, какая в Праге? А вот я видел. И скажу тебе, она повеличественней твоей раз так в пять. — Птолемей тяжело вздохнул и все-таки отложил свои записи. — Или дело в гордости?
Юноша покачал головой.
— Тогда в чем же? — не унимался я.
— Здесь мой дом, Рехит, — ответил принц. — Я люблю этот город, люблю его виды и запахи. Если мне суждено погибнуть, я хочу, чтобы это произошло здесь. Тем более, — быстро продолжил Птолемей, заметив, что я хочу возразить, — я не желаю всю свою жизнь бежать и прятаться. У меня на это как минимум не хватит сил. — На этих словах он выронил из пальцев перо и серьезно посмотрел на меня. — Так что нет, я не покину Александрию. А теперь помоги мне подняться. Я хочу сходить на рынок.
Птолемей, оперевшись руками на стол, попытался встать, но у него не получилось и он обессиленно плюхнулся назад в кресло. Я же остервенело спрыгнул со своей стопки, опрокинув несколько листов, и приземлился прямо на свиток, над которым уже минут двадцать корпел мой хозяин. Тот уставился на меня недовольно.
— Да послушай же ты меня хоть бесов раз! — Я притопнул своей птичьей лапкой и возбужденно взмахнул крыльями. — Твой дражайший кузен сейчас только и ждет возможности от тебя избавиться! На твою жизнь покушались трижды за последние пять месяцев. И каждый раз тебе просто везло, что я был рядом, чтобы спасти твою шкуру! Так было, потому что каждый раз убийцы приходили к тебе домой и им приходилось играть по нашим правилам. Но если ты шагнешь в толпу, спасти тебя будет не так просто. Враги могут напасть когда угодно и откуда угодно. А ты собрался на рынок! — Я закончил свою тираду громким негодующим криком.
Птолемей только нахмурился.
— Да, собрался. Я устал. Мне нужен свежий воздух.
Я просто не мог в это поверить. Он ведь так умен, и когда дело касается духов, о них он всегда волнуется в первую очередь, а вот чтоб позаботиться о своей безопасности — так нет же! Идем на рынок, светить своим царским профилем у двоюродного братца на виду!
— Да какой к чертям свежий воздух, если тебя в любой момент могут убить?! — заорал я.
Тут, видимо, его терпение закончилось. Птолемей был зол. Он, несмотря на свою физическую беспомощность, вдруг словно бы сделался выше, чем был на самом деле, его глаза опасно блеснули, глядя на меня. Еще никогда прежде мне не удавалось вывести его из себя, сколько бы я не старался.
— Бартимеус! — Мое имя прозвучало, как гром среди ясного неба. Птолемей почти никогда не называл меня так. Он произносил мое истинное имя до этого лишь тогда, когда призывал меня на Землю, и то, что он вновь обратился ко мне так в состоянии гнева ничего хорошего значить не могло. Оттого мою сущность невольно пробрало неприятной дрожью. Я сложил ощетинившиеся перья и отступил назад, признавая свое поражение. После этого Птолемей заговорил спокойней. — Хватит. Помоги мне встать.
Я спрыгнул со стола и, обернувшись львом, позволил Птолемею облокотиться на свою спину. Так я вёл его до самого паланкина, который после этого нес на своих плечах.
***
Бесы, фолиоты, джинны и африты — двадцать штук этих злобных тварей сейчас рвали и метали за стенами ветхого храма, который служил нам с Птолемеем укрытием, и пытались всеми возможными способами пробраться внутрь. Стены шатались под их Взрывами и Судорогами, потолок сотрясался от многочисленных тяжелых ударов. Все говорило о том, что долго вся эта конструкция под таким давлением не протянет. Даже моя Печать еле сдерживала тот ужас, который пытался прорвался сюда снаружи, и каждую секунду грозилась сломаться, оставив нас на произвол судьбы. Впрочем, чего это я? Мы уже оставлены на произвол судьбы, а судьба к нам сегодня не очень благосклонна.
Я стоял над истекающим кровью Птолемеем, и судорожно пытался придумать, как защитить своего хозяина, когда барьер наконец лопнет. Его из всего произошедшего, похоже, больше всего волновал потерянный во время облавы на рынке свиток.
— Я не завершил свой рассказ, — прошептал он. — В моих комнатах не осталось ничего, кроме фрагментов.
Не будь ситуация столь печальна и безысходна, я бы картинно закатил глаза. На кону его жизнь, а он за свои записочки волнуется! Но в этом был весь Птолемей и поделать я с этим ничего не мог. Мне давно пришлось принять его приоритеты. Поэтому сейчас я постарался говорить проникновенно и спокойно.
— Птолемей, это не важно.
— Важно, Бартимеус! — Он был при смерти, но его глаза сверкали все так же ярко, как и во время наших старых споров на одну и ту же избитую вдоль и поперек тему. Даже в таком состоянии Птолемей был готов отстаивать свои позиции.
Вокруг раздавался чудовищный грохот, стены ломились от наваливающейся на них мощи, а я продолжал препираться со своим ослабевающим с каждый секундой хозяином, не желая слышать его возражений. Мне казалось, что я сосредотачиваю больше внимания на его тяжелых вдохах, чем на произносимых им словах.