– О, здравствуй, – поприветствовал он Диму, и голос его был мягким, но с хрипотцой. – Как себя чувствуешь?
– Здравствуйте. Я в порядке. Куда это положить? – поднял он руку с набором художника-неумехи.
– Клади на стол, я уберу потом, – махнул тот рукой.
Дима так и сделал.
– Только не говори, что ты что-то нарисовал и снова выбросил рисунок!
– Нет, на этот раз не выбросил, – заверил его юноша.
– Вот и молодец! Так держать! Это ведь не первый раз, когда ты сохранил рисунок?
«А то ты не знаешь!» – хотел он съязвить, но лишь сдержанно дал утвердительный ответ.
– Послушай, – продолжил мужчина, – может, купить рамки для твоих работ? Повесили бы на стену в твоей палате. Вот будет тебе сильно грустно, посмотришь на них – и станет полегче. Не каждый, даже самый здоровый и телом, и духом человек может заставить себя заняться чем-то творческим. А ты – ты можешь, потому что, – сжал он пальцы в кулак, – ты сильней, чем тебе самому кажется.
– Нет, – нахмурившись, помотал головой Дима. – Они какие-то… совсем уж детские, простенькие. Будь я художником… хотя бы обучался художественному ремеслу… – другое дело. А так…
– Ну, – пожал плечами медбрат и кончиком пальца поправил на переносице очки, словно сам не до конца верил в сказанное – или в то, что произнес следом, – им же, – кто ж знает, вдруг и станешь художником.
Не оценив попытку его подбодрить, юноша только выдавил улыбку и, сообщив об уходе, покинул кабинет.
Он уже взбирался по лестнице, когда в голову ему пришла старая затея пробраться в архив больницы и найти документы, которые, быть может, позволили бы ему выяснить хоть какую-то правду о себе, сняли завесу таинственности, окутывающую его прошлое, раскрыли данные о родителях или любой другой родне. Впервые он загорелся желанием туда попасть еще лет шесть назад – шесть лет! – и каждый раз либо опасался быть пойманным, либо попросту натыкался на запертую дверь, либо убеждал себя в том, что раскрытие истины в лучшем случае станет бессмысленным занятием, в худшем – пуще прежнего расстроит его. Единожды попросил медсестру, которой в те дни мог доверять как никому другому, подсобить ему в этом деле, но та категорически отказалась, уверяя, что ее после такого непременно уволят (если не поймают с поличным, то Дима рано или поздно, осознанно или нет, выдаст их обоих), и более он о просьбе никому не заикался.
Архив располагался в подвале больницы, дверь которого всегда была заперта на висячий замок. Бывали случаи, когда Диме удавалось увидеть, как кто-нибудь из медперсонала покидает подвал, не закрывая за собой дверь, но гарантий того, что внизу никого не оставалось, у него, разумеется, не было; он мог, конечно, с порога окликнуть любого, ни к кому конкретно не обращаясь, или же спуститься и в случае чего включить дурачка, да только проку с того?
Благополучно поднявшись на третий этаж, юноша вернулся в палату. Он старался убедить себя в том, что необходимо постараться попасть в архив, чего бы ему это ни стоило. В конце концов, если его и застигнут врасплох, разве убьют за это? Он в этом сомневался.
Четверг.
За сегодняшний день Диму, как и вчера, никто не навестил. Однако его это, казалось, нисколько не огорчило, потому как проспал он аж до начала третьего – все равно не застал бы девушку. Но на будущее он решил попросить медперсонал о том, чтобы при следующем ее появлении здесь его разбудили.
На протяжении всего дня он четыре раза спускался вниз и из-за угла на лестничной площадке по несколько минут следил за дверью в подвал, но к ней никто не подходил, никто ее не открывал, будто бы висячий замок представлял собой своеобразный амулет, никого не подпускающий к охраняемому месту. Дима не беспокоился о том, что его могут застать врасплох: в коридорах больницы было столь тихо, что шаги он без труда мог услышать с соседнего этажа. А все потому, что на все этажи он, похоже, остался единственным пациентом (по крайней мере, других с некоторых пор встречать ему не доводилось), да и средь персонала людей было явно меньше, чем того требовалось для столь большой больницы. Шесть лет назад, как он помнил, было пусть и немного, но оживленнее, а со временем словно бы вместе с пациентами больницу покидали и ее сотрудники. Порой Дима фантазировал о том, каково здесь было лет тридцать назад или даже пятьдесят; он представлял, что абсолютно каждая палата, каждый кабинет были наполнены жизнью, как много было людей, какими свежими выглядели стены и потолки, как по вестибюлю волнами растекалась музыка из старенького радиоприемника, который он однажды где-то видел, но где – вспомнить не мог, и как тут и там расставлены были горшки со всевозможными цветами.