улыбку. Вдруг через какое-то время он, разъярён-
ный, врывается в казарму и делает мне жёсткий
выговор:
-╛ Почему во взводе такая распущенность? Не можешь наладить дисциплину! Вот твой дядя Василий Титович держал подчиненных в руках!
Оказывается, ему пожаловался зав. клубом: гармонь ребята взяли без разрешения. А с дядей Василием он был на каких-то военных сборах или служил в армии вместе. Только у них были сборы взрослых мужчин, а мы 16-летние.
На этих сборах я стал комсомольцем:
...Под вечер построили человек 30, объявили:
- Идем в райком комсомола.
Прошагав 15 километров, в райцентр пришли часов в 12 ночи. За полчаса нам выписали и вручили комсомольские билеты и сразу же отправились обратно.
До этого со мной никто не говорил о комсомоле, как впрочем, и после. Вплоть до войны с Японией в Монголии, я не помню какого-либо участия в комсомольской жизни, хотя за это время, поработав в колхозе, успел послужить в трех учебных частях и повоевать с немцами.
Находясь на всеобуче, я пережил первое сильное потрясение в своей жизни.
...Получил письмо из дома, пишет тетя Тася:
"...сообщаем - твой отец Алексей, после ранения проходивший лечение в госпитале, ... числа умер".
У меня перехватило дыхание: я знал, что он в гос-
питале, но не мог предположить, что может уме-
реть. Читаю дальше: "...твоя бабушка Неонила
умерла...числа".
Но это уже перебор: из глаз полились слезы.
Я пошёл в штаб: дали увольнительную на 5 дней.
Дома было тихо и печально: бабушка, по-видимому, не пережила известие о гибели своего сына-первенца.
Вплыло из памяти.
...Я сижу на телеге рядом с отцом: мы едём по лесному туннелю опаринской грунтовки.
Конец августа первого года войны. Вечереет,
знобкий холодок. Прямо в створе просеки багровеет оранжевая лента заката - мы едем к ней. Я смотрю на нее, и в какой-то момент меня охватывает безотчетный страх: возникает явное ощущение связи зловещей ленты над лесом с полыхающей где-то за горизонтом кровавой войной.
Кругом было тихо: слышались поступь лошади и шипение колес по грязи. Причины для особого волнения не было: ни отец - по брони, ни я - по малолетству не являлись в то время военнообязанными. Но та заря знала наше недалекое будущее, как и то, что я сижу бок- о- бок с отцом в последний раз.
Мама тяжело переживала несчастье, но обстоятельства жизни не давали ей времени для скорби: трое малых детей (Алеше не было и года), колхозные лошади, домашний скот. Всё требовало непрерывной, изнуряющей работы.
После смерти отца, мама получила от начальника госпиталя довольно пространное письмо, написанное от руки, и безусловно им самим. Такое письмо, особенно поразительно в сравнении с беспардонным равнодушием нашего времени. Отец был рядовым, и одним из многих умирающих в госпитале. У начальника такого учреждения во время войны работы - выше головы. Но настоящий врач, чувствующий страдания больных, так же чувствовал боль невосполнимой утраты родных умерших пациентов, и в тех сложнейших условиях считал своим долгом поддержать их. Да, было время- были люди.
Возвращаемся на всеобуч.
110 часовая программа, вместе с заготовкой леса, пройдена. Нам объявили - "остаёмся пилить лес" - его очень много ещё на корню. В первую же ночь, после такого "подарка", несколько десятков человек утекло по домам. Мы с Мишей Ржаницыным подались во вторую. Ночь была морозной, дорога торной; перед уходом и в пути мы ничего не ели, в одной деревне немного посидели. 80 километров за сутки прошли
довольно легко. Побег с военных сборов в военное время! Но нашелся здравомыслящий и списал проступок на наше несовершеннолетие.
Пришло лето 1943 года, Жизнь продолжалась убогой, голодной: работа без просвета. Горе, вместе с похоронками, пришло в большинство семей. Стало тепло, ожила природа. Молодость и ощущение взрослости, после военных сборов, придали оптимизма и желания, хотя бы на короткое время развеять всеобщее уныние. Из трех деревень один я играл на гармошке. С начала войны не было молодежных вечеринок. Организатором выступила тетя Тася. Она сговорилась с подругами: устроить в воскресенье вечеринку. Выходных в летнюю пору в колхозе не было, вечера же некуда не сгинули. Меня упросила поиграть. Собрались в срединной деревне Сухинская: в основном девчата, взрослых ребят нет, трое призывников и парень, годом моложе. Я играл "русскую", простые танцы. Танцевали девчата.
Эти вечеринки стали еженедельными:
...Глухая ночь. Молодежь идет по деревне, играет
гармошка и звучит песня:
-╛ По деревнюшке пройдём - не осудите тётушки,
скоро в армию уйдем - спите без заботушки.
От "тётушек" никогда не слышалось ни осуждения, ни жалоб на беспокойную ночь. Думаю: умаявшись на работе, они спали крепко. А молодежь расходилась, когда уже небо светлело, а с раннего утра - на работу.
Мой товарищ- Миша Ржаницын с вечерки уходил с девушкой. Мне нравилась Лида Маслова. Перед войной, мы некоторое время жили в её доме. Тогда я её "не видел", сейчас же она засияла в моих глазах. Лида была на год старше, круглолицая, голубоглазая, с вдернутым носиком. Светлые волосы, зачесанные назад, широко и обильно покрывали затылок и плечи. Фигурка девушки была изящной, с некоторой деревенской полнотой, не смотря на скудость питания военного времени. Шли недели, но поговорить с ней не решался. Своими мыслями о Лиде я поделился с Мишей. Он:
-╛ Напиши записку - передам. Через какое-то время Миша спросил:
-╛ Встречался ли ты с Лидой?
- ╛Нет, скажи ей, что завтра я приду.
Назавтра день резиново тянулся и чем ближе к вечеру, отчаяние овладевало мной. Еще не совсем стемнело, когда я вышел из дома. До Телегинцев было километра три: встреча была назначена позади усадьбы дома, в котором жила Лида с матерью, братом и сестрой. Отец её воевал. Стемнело, когда я, в конец, измученный переживанием предстоящей встречи, остановился за Лидиным огородом. "Придёт -не придёт", - стучало в голове. Стало совсем темно. Через несколько минут я увидел силуэт человека, перелезающего через ограждение. Человек, спрыгнувший на землю, в зыбкой полутьме летней ночи превратился в Лиду. Я, на вдруг,
ставшими непослушными ногах, подошёл к ней, взял за руку, и выдохнул:
-╛ Пришла.
- ╛Да, - прошептала она.
Время остановилось: мы стояли, не прикасаясь друг к другу. Только я иногда поглаживал тыльную сторону Лидиной ладони, переживая сложное чувство: робкую радость и сладкое волнение. Молчали: каждый слушал свои ощущения. Время пробежало. На восточной стороне близкого леса обозначились стрельчатые верхушки елей; за ними появилась светлая полоска, которая быстро росла вширь и вверх. Через несколько минут полоска заалела - пришла пора прощаться. Я сжал Лидины ладони:
-╛ До свидания.
- До свидания, - тихим эхом отозвалась она и повернулась к изгороди. Подождал, пока она перебиралась через изгородь, не удосужась ей помочь: боялся к ней притронуться. Она оглянулась, я махнул рукой и быстрым шагом устремился домой. Подойдя к своему дому, и крадучись пробираясь в сени к своей постели, среди утренней тиши услышал звон молочных струек о подойник: мама уже доила корову.
Потом еще были три вечёрки, на которых мы встречались с Лидой. В одну из таких встреч, не доходя до Телегинцев, пошёл дождь. Мы быстро побежали, а увидев в темени глыбу большого дома несостоявшейся колхозной канторы, свернули в него. В темноте поискали: куда бы сесть, но на полу ничего не было, и я, усевшись на широкий подоконник, помог туда же взобраться Лиде. Мы немного промокли - обнял её за плечи, поглаживая по спине, пытаясь согреть. Она благодарно прижалась ко мне и в этот момент я, неумело, ткнувшись губами и носом в Лидино лицо, поцеловал её. Когда же снова- нашёл своими губами полураскрытые Лидины - горячее пламя охватило меня с головы до пят. Она не отстранилась, а еще плотнее прилипла ко мне. Для меня это был высший миг блаженства за всё время встреч с Лидой.