Увы, вскоре я убеждаюсь, что именно так и обстоят дела. Дом полностью разорен. Все окна и двери, кроме моих, выбиты, других жильцов нет, если не считать крыс, бродячих собак и, судя по некоторым признакам, редких бродяг. Понятно теперь, почему никто не возражал против громкой музыки. Бог знает почему еще не отключили электричество… Правда, лет пять отключали, неделю не было, но потом появилось. Кто-то сам подсоединил? И если за домом не следят, то кто забирает мусор? Те же бродяги? Тогда странно, что никто не поживился медными водопроводными трубами. Ах да, их же меняли в конце семидесятых на какую-то новомодную пластиковую дрянь! Я какое-то время слал жалобы, нельзя же пить такую воду, но в конце концов плюнул и перешел на шоколадный напиток «Ю-Ху» — только его еще пока разливают в настоящие банки.
Вот я и на улице. Ну и ну! Конечно, тут и раньше особо нечем было любоваться, но теперь…
Вокруг, сколько видит глаз, расстилается огромный пустырь, заваленный горами щебня. Мой дом — единственное, что уцелело хотя бы наполовину. От соседнего здания остался лишь кусок кирпичной стены — той самой, на которую я каждое утро смотрю в иллюминатор…
Проклятие! Куда подевалась Амстердам-авеню?
Продираюсь сквозь кирпичные руины под свинцово-серым небом. Как будто проснулся в поэме Элиота, честное слово!
Наконец моя «сумеречная зона» кончается и показываются первые признаки цивилизации. Улицы, переулки, машины, дома с живыми людьми… Все-таки Гарлем — лучшее местечко на свете! А я-то уж было подумал, что Третью мировую пропустил. Похоже, не повезло только моему кварталу.
У магазинчика на углу ошиваются несколько моих черных соплеменников.
— Эй, братки, там что, война была? — показываю.
Подростки недоверчиво косятся.
— Мэр приказал легавым сбросить зажигательную бомбу.
— За каким хреном?
— Чтобы крэк не толкали.
Вон оно что! Я тогда чуть не изжарился, решил, что нью-йоркский август побил все рекорды. Видать, мой дом крепче других или просто повезло…
Стою, размышляю, а парни тем временем обступили меня со всех сторон.
— Так ты и есть тот шизик из дома с привидениями? — ухмыляется один из них.
— Да вроде того.
— Видать, и денежки водятся. Может, одолжишь?
— Ага, — скалится другой, вынимая пистолет… из пластика, будь я проклят! — Давай отстегивай, а то хуже будет!
Я бью его по руке, пистолет отлетает в сторону, подпрыгивая как игрушечный. Малолетки таращатся на меня, не веря глазам.
— На кого хвост поднимаешь? — сплевываю я. — Нечего тыкать в меня этой дешевкой! Да ты знаешь вообще, с кем разговариваешь? Я с самим Кингом за руку здоровался!
Парни переглядываются.
— Кинг? А это кто?
— Наш брат, в честь которого выходной.
Наконец-то дошло. Уважительные кивки.
— Да ну?
— Прямо с самим?
— А не врешь?
Я презрительно усмехаюсь.
— Кто брату врет, того свинья обосрет.
Моя незамысловатая присказка повергает мальчишек в конвульсии. Неужто ни разу не слышали? Так или иначе, придя в себя, они уже улыбаются. Развивая успех, перехожу к главному:
— Где теперь самый крутой музыкальный магазин?
— «Тауэр рекордс» на Бродвее, рядом с Шестидесятой.
— Понял. Спасибо. Дай пять!
Ребята такие недоделанные, что даже этого не умеют. Мне приходится самому отгибать им пальцы. Оставив их дальше упражняться, спешу на Бродвей.
Подземка уже стоит два доллара, уму непостижимо! Да еще вместо жетонов пластиковые карточки. Шум и теснота, впрочем, те же самые, хотя стены вагонов больше не разрисованы, как раньше. Интересно почему… Мальчишка передо мной выхватывает маркер и пытается что-то накарябать, но чернила лишь собираются в капельки и стекают на пол.
— Гады! — шипит он, плюхаясь обратно на сиденье. — А врали, будто на всем пишет! Пять долларов псу под хвост!
Трогаю стену — сухая. Во дают, тефлон какой-нибудь, не иначе.
Задумавшись, пропускаю остановку, приходится возвращаться пешком от самого Коламбус-серкл. Батюшки! Ну и прикид у здешних аборигенов! Цыпочки все как на подбор в одних лифчиках и трико в обтяжку, а на мужиках цветные футболки и что-то вроде мятых пижам. Они что, теперь в чем спят, в том и ходят? А таращатся почему-то все на меня. Из-за волос, не иначе. Теперь, похоже, никто не отращивает до пояса. Ну и хрен с ними! Зануды твердолобые…