Но зайцы и песцы были незавидной добычей — слишком малы для вместительного медвежьего желудка.
Настоящих трудов и долгой охотничьей слежки стоили только тюлени и моржи — огромные и жирные.
Выглядели моржи устрашающе — бурые, безобразные, они могли запугать кого угодно своими усатыми мордами, мощными клыками и хриплым рёвом. Но драться они не умели и были безобиднее волчат с молочными зубами: из-за ласт они не могли пробежать и десяти шагов. Их сила и ловкость видна была только в воде,— эти огромные туши ныряли и плавали с поразительным изяществом и очень ловко хватали рыбу.
Медведица подстерегала их, укрывшись за ледяным выступом. Она заранее намечала себе жертву. Знала, что как только бросится на неё, остальные моржи с испуганными воплями скатятся в воду. Вот и вся охота. Медведица чувствовала себя всемогущей повелительницей этого края, здесь никто не смел помериться с ней силами.
Конечно, где-то рядом столь же полновластно царил другой белый медведь или медведица. Но они никогда не сталкивались друг с другом, не враждовали, не вторгались в чужие владения. Всем хватало места.
Если вдруг тюленей и моржей становилось меньше или они, неизвестно почему, меняли лежбище, медведи уплывали на льдинах к другим островам, видневшимся у самого горизонта.
Льдина бороздила океанские просторы и в конце концов приставала к какому-нибудь обледеневшему берегу. И опять простиралась никем не потревоженная белая пустыня, где было вдоволь и моржей и тюленей. Кучки костей отмечали медвежий путь. Кости вскоре заносило снегом. И снежная пустыня опять становилась чистым листом — между льдами и небом, между небом и океаном,— память о прошлом стиралась навсегда.
А вот на острове, куда попали медведица с медвежонком, творилось что-то неладное. Странные следы, лай, незнакомый запах — всё это настораживало.
Медвежонок свернулся клубком: около медведицы-мамы, он хотел согреться и почувствовать себя в безопасности. Он утопил мордочку в белой маминой шерсти и поскуливал, но так тихо, что его не было слышно и в трёх шагах.
Лай смолк. Исчез и солоноватый, резкий запах. Мирная, ничем не нарушаемая тишина. Мерно ударяются зелёные волны о берег, и где-то рядом тоненько журчит ручеёк.
Осмелев, медвежонок начал было играть, шалить, кувыркаться. Но медведица подгребла детёныша лапой поближе к себе. Потом привстала и огляделась.
Она прощупывала окрестность не глазами — глаза у белых медведей маленькие, далеко расставленные, всю даль ими не охватишь,— а носом: она нюхала ветер. Вернее зрения и слуха всегда служило ей обоняние. Но сейчас и оно подвело медведицу. Ветер переменил направление. Запах неизвестных существ исчез.
Медведица довольно заурчала. Вот и хорошо! Когда с ней беспомощный детёныш, она предпочитает места без незнакомых запахов.
Медведица опустилась на четвереньки.
И именно в этот момент, когда она окончательно успокоилась, перед ней, словно из-под земли, выросли человек с ружьём и собака.
Они были совсем близко.
Они осторожно крались против ветра, чтобы медведица не учуяла их. А теперь неожиданно вышли из-за ледяного выступа, уверенные, что добыча не ускользнёт от них.
Медведица гордо встала на задние лапы.
Бояться ей было некого — теперь она увидела, с кем имеет дело: жалкие, маленькие зверюшки. Надели её природа даром смеха — она принялась бы хохотать, да так, что задрожали бы льдины. Это и есть опасность? Да стоило, ли тревожиться из-за эдаких хилых, тщедушных созданий?
Медведица смотрела на них без всякой вражды — только с любопытством. Она хотела подойти поближе, чтобы получше рассмотреть эти диковинные существа.
Человек? Щуплое создание, завёрнутое в шкуры и кожи, немощное и хлипкое — заденешь его слегка лапой, он и свалится!.. Собака? Лохматая мелкая тварь так расшумелась, просто жалость! Лает, скулит, суетится, скользит когтями по льду, отскакивает назад... Наступи на неё лапой — сразу дух вон! В руках человека палка. Ничего более потешного и жалкого медведица не видала в ледяной пустыне! Жалкий прутик, игрушка по сравнению с её крепкими, острыми когтями.
Медведица сделала шаг вперёд. Навстречу ей шёл человек.
Медведица зарычала, тяжело покачиваясь на задних лапах. В её рычании не было угрозы. Её разбирало любопытство, хотелось поближе разглядеть эту невидаль, обнюхать, опрокинуть на снег и разрешить резвому медвежонку поиграть с этими забавными существами.
Вот тогда-то и произошло нечто неожиданное — злое и страшное.
Из чёрного тоненького ствола, из никудышного прутика коротко полыхнул огонь, раздался сухой треск.
В глазах у медведицы что-то лопнуло ослепительным светом, и мгновенно разлилась жесточайшая боль,— такой она никогда ещё не испытывала. А потом — мрак...
Из прутика ещё раз вылетел огонь, и пронзительная боль в ухе, даже где-то глубже, за костью, взрывается в голове медведицы.
А потом тишина и пустота. Жизнь убегает вместе с булькающей кровью.
Медведица рухнула на лёд и застыла мохнатой громадой.
Она даже не успела понять, что же произошло.
Медведица рухнула на лёд и застыла мохнатой громадой
Подошёл человек, ружьё он держал под мышкой.
Оттолкнул собаку и прикрикнул на неё.
Медвежонок прижимался к тёплой шкуре медведицы-матери.
Он ничего не понимал.
Когда человек схватил его и попытался оторвать от медведицы, малыш инстинктивно оскалился. Через пять минут он лежал уже связанный: один тонкий ремешок стянул ему мордочку, другой опутал лапы. Вокруг него с лаем прыгала ощетинившаяся собака. Человек отогнал её прикладом ружья, чтобы она не искусала и не покалечила детёныша. Ему нужен был здоровый медвежонок.
С этой минуты жизнь белого медвежонка совершенно переменилась.
К ним стали подходить другие двуногие существа, укутанные в шкуры и кожи. От них едко и противно пахло. Потом он узнал, что так пахнет табак. Они громко разговаривали и смеялись. Их голоса пугали медвежонка.
Люди обступили лежащую на снегу медведицу и, вытащив ножи, принялись ловко свежевать добычу. Они сняли шкуру, поделили мясо, а внутренности, от которых ещё шёл тёплый пар, швырнули собакам.
Связанный ремешками, белый медвежонок беспомощно скулил.
Двуногие существа катали его по снегу, приподнимали, стараясь определить, сколько он весит.
Один из них — у него была трубка в зубах и над ней вился резкий, дурманящий дым — подошёл к медвежонку, вытащил из-за пояса нож и вытер лезвие о кожаные штаны.
Медвежонок не знал, что нож опасен, но инстинктивно зарычал и попытался оскалиться. Человек засмеялся и плашмя шлёпнул его ножом.
Подошёл первый охотник с ружьём и собакой, что-то крича и размахивая руками. Они шумно и сердито заспорили: торговались.
Медвежонок лежал на спине со связанными лапами и смотрел на галдящих людей маленькими чёрными, как ежевика, глазами... Иногда он закрывал их, словно надеясь, что всё исчезнет, как дурной мимолётный сон. В первые месяцы его жизни, когда ему чудилось во сне что-то страшное, он скулил, просыпался и поспешно тыкался в мягкую маму-медведицу. Медведица облизывала его, кормила сладким молоком, и медвежонок успокаивался, чувствуя себя в безопасности.
Но этот дурной сон продолжался.
Грубые, сварливые голоса. Противный запах. Скрип снега под ногами приходящих и уходящих людей.
Медвежонка подняли и понесли, продев палку между опутанных ремешками лап. Несли его двое. Остальные тащили свёрнутую шкуру убитой медведицы. Нарты везли груды мяса.
Обоз медленно продвигался по снежным сугробам и ледяным холмам.
Медвежонок скулил. Лапы и мордочка у него болели. Ему было страшно. Но жалеть его было некому. Белые медведи — самая желанная добыча эскимосов, вроде тюленей и моржей для недавно убитой медведицы. Охотнику ведь не до жалости: пища есть пища! Особенно здесь, в ледяной пустыне, где охота — единственный способ добывать пропитание, а туша белого медведя кормит несколько дней всё племя.