Весна здесь была другой: скупой, суровой. Ни ласточек, ни жаворонков, ни запаха трав и цветов, ни тёплых майских ливней, ни чёрной стрелы журавлиной стаи в небе.
Недели через две над горизонтом всплывёт багровое солнце. И не заходя несколько месяцев будет сиять в вышине.
Наступит самый длинный в мире день. Полярный день, вместивший в себя и весну, и лето, и осень.
Но солнце, ослепительно яркое, многократно отражённое льдами, будет всё же холодным, словно бы зимним для тех стран, где когда-то путешествовал Фрам с цирком Струцкого.
Летние лучи не потревожат вечной мерзлоты. Лишь тонкие ручейки побегут по ледяной глади, да из-под снега на скалах проглянет чахлый мох, да кое-где скудно прорастут маленькие, лишённые запаха цветы.
Обо всём этом с удивлением говорили пассажиры, собравшиеся на палубе. Они дивились, глядя на дикую красоту острова, возвышавшегося словно видение над зелёной водой. Но его красота была отчуждённой — казалось, остров не имеет отношения к живому земному миру.
Серые мёртвые скалы и белые вершины, отражающиеся в неподвижной воде, навевали тоску. Сердце сжималось: куда ни глянь — лёд, снег, холод.
Пассажиры в глубоком молчании стояли на палубе.
Им не верилось, что где-то далеко, в тёплых странах, откуда они приехали, существуют города с людными бульварами, театрами, магазинами, садами и парками. Не верилось, что там в неизменном порядке чередуются времена года, ночи и дни, что всё там осталось неизменным и будет таким же по возвращении...
Здесь — сердце сжимается от одной только мысли о возможном несчастии, например о кораблекрушении, которое вынудило бы пассажиров искать спасения на таком острове. Остаться здесь, среди мёртвых ледяных просторов, среди глухого безмолвия, среди острых обледенелых скал, отражённых зелёной водой?
Путешественникам трудно было совладать с разыгравшимся воображением.
— Я умерла бы от страха в первый же день! — сказала, зябко поёживаясь, молодая женщина, пожалевшая Фрама.
В мыслях она куда легче мирилась с судьбой Робинзона Крузо — его необитаемый остров был всё-таки в тёплых морях. А тут... Как укрыться от мороза, как разжечь огонь, как добыть пропитание? А когда настанет полярная ночь, о спасительном парусе или дымящей трубе парохода на горизонте нечего и мечтать...
— Я умерла бы от страха! — повторила женщина, побледнев от ужасов, которые она успела себе вообразить. И, обратившись к охотникам, занимавшимся приготовлениями к высадке Фрама, сказала: — Я думаю, вы нехорошо поступаете с этим милым умным существом! Почему вы бросаете Фрама в такой пустыне? Здесь невозможно жить! Вы поступаете жестоко. Он же ни в чём не виноват, бедняга!
Один из охотников снисходительно улыбнулся:
— Не мы, а вы жестоко ошибаетесь! Вы судите обо всём с точки зрения человеческих чувств и разума... Вы забываете, что он — медведь. Белый медведь. Он родился здесь, в Заполярье. И даже не на таком острове, как этот — мимо этого всё же проплывают корабли,— а гораздо севернее, там, куда человек и не заглядывал.
— Но здесь ему нечем кормиться!..— сокрушалась молодая женщина.
Охотник засмеялся:
— Не пропадёт! Испокон веков здесь жили и живут миллионы белых медведей. Здесь они в своей стихии. Свободной, вольной. Мы, люди, пытались переиначить Фрама. Но, видно, не удалось. Мы пробовали превратить медведя в гимнаста, акробата — в артиста цирка. Нам казалось, что ему хорошо, что он привык к нам, что ему это нравится... Но в один прекрасный день Фрам затосковал, позабыл всю нашу науку, и оказалось, что он не может больше жить вдали от своей родины...
— А чем он будет питаться? Остров совсем необитаемый,— настаивала, волнуясь, молодая женщина.
— Не беспокойтесь! — сказал охотник.— Сегодня океан свободен ото льдов. Но пройдёт два-три дня, может, неделя — подует ветер. Появятся плавучие льдины. И Фрам поплывёт на Север, к себе домой... Ему поможет инстинкт. Он найдёт себе товарищей... Вспомнит всё, что забыл. Научится тому, чего не знал... Хотелось бы посмотреть, как он станет себя здесь вести. Ведь кроме прирождённых медвежьих инстинктов, у него есть ещё и человеческая выучка... Как бы на первых порах она ему не помешала...
— Наверное, было бы лучше высадить его на острове, где живут эскимосы,— заметила молодая женщина, которая помнила, с каким удовольствием Фрам общался в цирке с публикой.— Он поселился бы возле людей...
Охотник покачал головой:
— Ни в коем случае' Ради его же блага! Мы намеренно выбрали этот необитаемый остров. Иначе Фрам может наткнуться на охотника, ж тот его убьёт. Фрам ведь не привык бояться людей, он не станет ни защищаться, пи убегать; он поднимется на задние лапы и пойдёт знакомиться — прямо навстречу пуле... Нам его жалко! Мы даём ему время — пусть немного одичает.
— И всё же вы меня не убедили,— не унималась покровительница Фрама.— Невероятно, чтобы в такой пустыне Фраму было хорошо!
— К чему спорить, хорошо или дурно мы поступаем. Поглядите на Фрама! Он убедит вас лучше меня. Смотрите, как он волнуется, не находит себе места! Медведь отлично понимает, что из-за него остановился пароход, что он вот-вот окажется на острове, и просит нас поторопиться!..
Фрам и вправду не находил себе места. Он то и дело вставал на задние лапы, втягивал ноздрями морозный воздух. Пристально смотрел на остров. Потом снова опускался на четвереньки и спешил к матросам, которые гремели цепями и тросами, готовя шлюпку к спуску на воду.
Медведь толкал матросов мордой, урчал и опять смотрел на остров, стоя на задних лапах. Потом снова опускался на четвереньки.
Фрам напоминал человека на вокзале: он потерял терпение, дожидаясь опаздывающего поезда; он то и дело выбегает на перрон поглядеть, не показался ли паровоз. Смотрит на часы и пристаёт к начальнику станции с расспросами...
Наконец матросы спустили шлюпку.
Умелый акробат Фрам ловко сбежал по верёвочной лестнице.
— Господин Фрам не очень-то вежлив! — разочарованно воскликнула молодая женщина.— Вот уж не ожидала... Даже не попрощался.
— Его можно понять! — заступился за медведя капитан.— Пришла пора отбросить учтивость и вежливость, Фрам научился им у нас. Вряд ли они ему понадобятся в эдакой пустыне...
Фрам и в самом деле забыл про вежливость.
Он не простился с пассажирами — а они так любили и баловали его,— не оглянулся на их оклики. Примостившись в шлюпке, он повернулся спиной к пароходу и туристам на палубе.
Пассажиры приготовили фотоаппараты. Был тут даже кинооператор, лихорадочно крутивший ручку кинокамеры,— он хотел снять на плёнку расставание учёного медведя Фрама с людьми и цивилизацией.
Все звали Фрама, кричали, махали платками. Но медведь ни на что не обращал внимания. Возможно, он и не слышал этих криков. Он жадно смотрел на ледяной заснеженный остров, так похожий на тот, где диким медвежонком он впервые увидел полярное солнце. Медведь тихо удовлетворённо урчал, словно мурлыкала громадная кошка, сытая и избалованная.
Шлюпка остановилась у отвесной ледяной скалы.
— Это обрыв, а не берег! — сказал один из гребцов.— Заберётся он на него?
— Запросто! — возразил другой.— Что ты причитаешь, как та молодая особа... Не забывай, что, кроме врождённой сноровки, он ещё и циркач!
Охотник схватил Фрама за загривок, повернул к себе и сказал:
— Вот и всё, приятель. Мы доставили тебя по назначению, можешь сказать «спасибо»... Ждём от тебя открыток с видами северных краёв. Пока! Счастливого пути! Ни пуха ни пера! Дай лапу!
Фрам подал лапу, потом одним прыжком выскочил из шлюпки на скользкий выступ скалы, пошатнулся, но удержал равновесие. С кошачьей ловкостью, поразительной для такого огромного зверя, он начал карабкаться по кремнистым уступам.
— Ну что я вам говорил! — восхищённо воскликнул охотник.— Он ведь у себя дома!