С палубы неслись прощальные крики и возгласы.
Фрам встал на задние лапы, посмотрел на людей, на пароход.
Может быть, только сейчас он понял, что расстаётся с людьми навсегда.
Охотник и матросы сбрасывали в расселину на берегу банки сгущённого молока, мясо, хлеб — провизию для Фрама.
— То, что мы делаем,— совершеннейший идиотизм,— шутливо и немного смущённо признался охотник.— Нас бы засмеяли, если б узнали об этом. Мой товарищ, тоже охотник,— он остался на пароходе — и так уже подтрунивал надо мной: говорил, что я здорово поглупел с тех пор, как привязался к Фраму. Но пусть себе говорят и думают что хотят! На первых порах Фраму с непривычки трудно будет добывать пропитание. Да, да! Не смейтесь, в первые дни свободы бедняге придётся туго!..
Покончив с выгрузкой провианта, охотник закурил трубку и, закинув голову, посмотрел на скалистую вершину.
Фрам всё ещё стоял там на задних лапах, смотрел на пароход и на машущих ему пассажиров. Он стоял прямо, неподвижно. На фоне сиреневого неба его белый силуэт сливался с обледенелой скалой и казался льдиной, ставшей торчком среди других льдин.
До Фрама доносились возгласы, слова. За ним с любопытством следили бинокли. Быстро-быстро крутилась ручка киноаппарата — оператор не хотел упустить ни одной детали. Сенсационные кадры! Последнее выступление белого медведя Фрама! Прощание с человечеством и цивилизацией!
— Ну, Фрам! Будь вежливым. Поклонись и попрощайся с нами,— негромко сказала заступница Фрама, вместе со всеми стоявшая: на палубе.
Она сказала это тихо, так тихо, что её слова и прозвучавший в них упрёк едва разобрали стоящие рядом с ней. Но Фрам как будто услышал и понял смысл этих далёких слов.
Он поднёс лапу к уху и презабавно отдал честь, как делал это обычно в цирке Струцкого на радость детворе.
Потом опустился на четвереньки и скрылся за выступом скалы.
Х. Первая встреча
Внезапно налетела пурга.
С севера обрушились лиловые тучи, сорвался ветер, захлёбываясь воем, словно белые валы покатились сугробы. Небо смешалось с землёй. А вернее, со льдами и снегом.
Быстро стемнело. В зеленоватом полумраке свистела лишь колкая, как толчёное стекло, снежная крупа. От лютого мороза трещали льдины. Даже скалы трещали от ураганных порывов ветра. Воздух грохотал, рушился небосвод.
Фрам, съёжившись, сидел в расселине между ледяных торосов. Сперва ему показалось, что он очень хорошо сумел спрятаться от непогоды. Но учёный медведь ошибся. Его продувало со всех сторон, заносило снегом. Один отколовшийся кусок льдины свалился ему на голову, другой больно прищемил лапу.
А затем произошло нечто совсем необычайное, доселе невиданное: белый медведь залязгал зубами от холода!
Он отвык от суровой природы в тепле циркового жилища. Фрам дышал на лапы, отряхивался от снега, сбивал с себя льдинки, сосульками намерзавшие на меху. Он сворачивался клубком, прятал нос в шерсти брюха, но тогда у него застывала спина. Он переворачивался, и мороз опять обжигал ему ноздри...
Несколько часов Фрам мучительно страдал от холода.
Наконец пурга стихла, и он выбрался из занесённой снегом расселины. Медведь выглядел таким несчастным, что окажись он сейчас в цирке Струцкого, то до слёз бы разжалобил клоуна Августина и рассмешил кривляк-обезьян. Подумать только — белый медведь дрожит от холода!
А Фраму было не до смеха — он решил немного размяться, чтобы согреть озябшие лапы. Но совсем не так, как мог бы это сделать дикий медведь. Фрам повторял свои цирковые номера: кувыркался, делал сальто-мортале, стойку, крутился волчком.
Фрам давал бесплатное представление в полярной пустыне. В тёплых странах ему рукоплескали бы все зрители цирка, и Фрам чувствовал бы себя счастливым. Но сейчас его не обрадовали бы даже аплодисменты людей всей земли. Ему было ужасно стыдно, что он чуть было не замёрз у себя на родине.
Согревшись, Фрам уныло сел на ледяную глыбу. Он прекрасно понимал, что начало его вольной жизни оказалось не очень удачным. Он повёл себя глупо и неосмотрительно, ему и в голову не пришло заблаговременно позаботиться о жилище, как будто и здесь кто-то будет думать о нём, давать ему кров и пищу.
Он бесцельно прослонялся взад-вперёд по острову, карабкаясь на скалистые выступы и колесом скатываясь вниз. Да, он заранее не присмотрел себе берлоги. Не подумал об обеде. Пурга застала Фрама врасплох. Он дрожал, мёрз, у него зуб на зуб не попадал, как у бездомной собаки зимней ночью...
На острове — ни души. На снегу никаких следов. Медведя мучил голод, а он не знал, как его утолить. Пожалуй, разумнее всего было бы покинуть этот пустынный остров. Фраму опять вспомнилось детство,— большое доброе существо ласково заботится о нём, учит его. Если дичи было мало, медведица-мама спешила к берегу. Она поджидала, когда волнами прибьёт странствующую льдину, и уплывала на ней, как на плоту, вместе с детёнышем. Уплывала наугад, доверившись воле случая. А то просто уходила по льду к другим, более гостеприимным островам.
Вероятно, и ему теперь следовало поступить так же.
Фрам вернулся на берег, к той скале, где его высадили из шлюпки. Подошёл к краю обрыва и поглядел вниз. Внизу однообразно и лениво плескались волны.
Фрам примерно помнил, где стоял на якоре корабль. Но он уплыл, и о нём ничего не напоминало среди зелёной зыби однообразных волн. Пусто.
И только где-то на горизонте слегка вырисовывались смутные силуэты айсбергов, похожие на таинственные корабли без парусов, без вёсел, без гребцов. Но они были так далеко и вовсе не собирались подплывать к острову.
Не было никакой надежды покинуть сегодня голый остров. Фрам не торопясь побрёл прочь от берега. Надо было подумать о жилье. И потом, может быть, сон обманет голод.
Вдруг Фрам вздрогнул! В воде что-то шевельнулось. Мелькнуло чёрное блестящее пятно.
Тюлень!.. Дичь!.. Еда!..
Фрам притаился за скалистым выступом.
Он не был сейчас дрессированным медведем из цирка Струцкого, умеющим подражать людям и потешать их. В этот миг он был настоящим полярным медведем — он был голоден, и он охотился.
Тюлень погрузился в воду, забил короткими ластами. Вынырнул. Карабкаясь по скале, стал выбираться на берег. Свалился. Выбрал другое место.
Сердце Фрама отчаянно билось. Только бы не упустить добычу, только бы тюлень не учуял медвежьего запаха, только бы не нырнул и не скрылся...
Наконец тюлень отыскал удобное место, выбрался короткими рывками на берег и растянулся на солнышке.
Фрам терпеливо ждал. То ныряя, то всплывая над водой, замелькали другие тюлени. Вот ещё один вылез на сушу, потом ещё один и ещё... Фрам пересчитал их — и этому он научился у людей.
Всего тюленей было пять. Двое — с детёнышами.
Фрам осторожно соскользнул с одного ледяного выступа на другой, стараясь остаться незамеченным.
Сейчас он видел тюленей совсем близко.
От голода у него сводило брюхо, сосало под ложечкой. До добычи — рукой подать. Теперь только прыгнуть, навалиться, схватить...
Большие глаза тюленей смотрели кротко, по-детски, и Фрам вдруг вспомнил тюленей-артистов из цирка Струцкого! Они по знаку вылезали из бассейна и, резвясь, подбрасывали мячи. После каждого номера они ждали рыбёшки или какой-нибудь другой награды и были самыми смирными животными в цирке.
Тюлени были друзьями Фрама. Некоторое время они даже вместе выступали в аттракционах. А теперь он бросится на одного из них, вонзит клыки, услышит хруст костей?
Глаза тюленя — он лежал ближе всех к Фраму — встретились с глазами медведя. Кроткие, добрые, не ведающие страха глаза.
Несколько секунд они смотрели друг на друга.
Фрам отвернулся первым. Чтобы прогнать искушение, он решил вспугнуть тюленей.
Но они не убегали. Тюлени жили возле острова, где никогда не бывало медведей, поэтому они не боялись Фрама. Растянувшись на скалистом берегу, они с удивлением следили за невиданным белым зверем, который рычал, вставал на задние лапы и казался ужасно рассерженным,