Да, дикому белому медведю приходилось бороться с тенью, с заводным медведем-волчком, а не с живым соперником,
Фрам катал медведя по льду, прыгал через него, издевательски шлёпал лапой по носу. Потом, обозлённый глупым и мрачным упрямством, с каким тот снова и снова лез в драку, крепко уселся на него верхом.
Этому его тоже научил клоун Августин.
Медведь пытался стряхнуть с себя Фрама, он ревел, рычал, бегал, вставал на задние лапы, падал на четвереньки, пробовал кусаться, царапаться, кататься по сугробам — никакого толку.
Дикого медведя обуял ужас. Этот сумасшедший медведь, этот оборотень, неизвестный зверь в медвежьей шкуре внушал ему непреодолимый страх.
Теперь медведь хотел только одного: избавиться от этой напасти и удрать подальше.
Наконец уставший Фрам разжал лапы и соскользнул с его спины.
Дикий медведь тут же пустился наутёк. Он бежал во всю прыть, то и дело оглядываясь — не гонится ли за ним медведь-чудовище. Что-то ему почудилось, и он припустил так, что у него только пятки засверкали.
Фрам глядел ему вслед с досадой и сожалением. Какой нелепой получилась его первая встреча с северным сородичем и как глупо она кончилась! Вместо друга, вместо радости дружеской встречи Фрам наткнулся на драчливого, упрямого забияку. Если здесь все белые медведи похожи на этого, то он напрасно совершил такое долгое путешествие ради встречи с ними!
Огорчённый, Фрам бесцельно бродил среди льдов, теперь они казались ему чужими и враждебными.
Ему так не хватало сейчас человеческой доброты: его бы погладили, потрепали за ушами, успокоили. Сколько раз в последнее время люди подходили к нему и спрашивали:
— Ну что, Фрам? Что с тобой?.. Почему ты такой несчастный, такой скучный?.. Мы ведь все тебя любим...
А здесь он был совершенно один.
Песцы убегали от него, зайцы-беляки уносились прочь как стрела при одном его приближении, белые птицы тучей взмывали в небо.
На острове кипела жизнь, хотя он был расположен гораздо севернее, чем тот, где высадили Фрама. Но Фрам был чужим среди этих свободных диких и ловких зверюшек; они резвились, играли, охотились и гонялись друг за дружкой. И все они убегали от него, Фрама. Все они считали его врагом. Даже его сородич — белый медведь, как две капли воды похожий на него самого, и тот принял его за врага и ни с того ни с сего полез в драку! А Фрам-то надеялся, что они будут друзьями. Неужели на Севере два белых медведя не могут подружиться?
Фрам видел своего знакомца ещё несколько раз.
Здешний медведь-старожил следил за Фрамом, прячась за скалами. Фрам видел только его морду и удивлённые, тупые и испуганные глазки. Стоило Фраму подойти к нему поближе, как он удирал со всех ног. Такое поведение дикаря выводило Фрама из себя. Как же это так?! Он ищет друга, чтобы вместе с ним жить, а этот только рявкнет, как мотор,— и был таков!
Стоило Фраму подойти к дикарю поближе, как он удирал со всех ног.
Через несколько дней Фрам неожиданно наткнулся на упрямца.
Тот устроился в расселине возле берега, в надёжно укрытом тайнике. Он стоял спиной к Фраму и жадно уплетал моржатину. Он спрятал в тайнике целую моржовую тушу и теперь, урча, набивал себе брюхо свежим мясом.
Услышав скрип шагов, медведь повернул голову и скосил глаза.
Голодный Фрам не надеялся на дружеское приглашение к обеду, он знал, с кем имеет дело. Поэтому он просто-напросто дважды перекувырнулся через голову и завертелся волчком на пятках.
Дикий медведь сорвался с места и побежал без оглядки. Он бросил свои припасы, тайник — всё, лишь бы подальше от «полоумного».
Фрам, как в цирке, проводил его низким поклоном и неторопливо принялся за еду.
Наконец-то он нашёл бесплатный ресторан.
Цирковая наука и здесь пригодилась.
XI. Шут заполярного края
Нужда и человека и медведя научит. Пришлось Фраму учесть горький опыт своего не очень удачного начала новой жизни. Пригодилась ему и людская наука.
Теперь он мог сам соорудить себе логово — прочное, уютное, какого не построить ни одному белому медведю. В ненастную, вьюжную пору Фрам больше не мёрз, не сгибался в три погибели в какой-нибудь ледяной расселине, насквозь продуваемой ветрами. Он сам себе строил жилище, когда не мог найти подходящую пещеру.
Встав на задние лапы, медведь таскал передними ледяные прозрачные глыбы, клал их одна на другую и прикрывал сверху широкой льдиной, щели забивал свежим снегом, а в пургу приваливал льдину и к входному отверстию, словно захлопывая за собой дверцы клетки в цирке Струцкого.
Так Фрам стал искусным строителем. Впрочем, он ничего сам не выдумал. Всё это он видел, когда жил среди людей. Он видел, как рабочие за один-единственный день превращали пустырь в маленький цирковой городок: тут и зверинец, и конюшни, и склады для реквизита, и цирк-шапито. А Фраму некуда было торопиться: полярный день длится несколько месяцев.
— Давай не зевай! — торопили друг друга рабочие.
— Скоро? Скоро? — интересовались эквилибристы, гимнасты.
— Жми, ребята! — как всегда невпопад, путаясь под ногами, кричали клоуны.
Фрама никто не понукал «давай, давай!», он работал не торопясь, прикидывая, обдумывая каждую мелочь.
Конечно, у него не было досок, фанеры и брезента, не было и гвоздей, молотков и верёвок, как у рабочих цирка Струцкого. У него не было ничего, кроме льдин и снега.
Но на полюсе как на полюсе!
Фрам не знал истории Робинзона Крузо, попавшего после кораблекрушения на необитаемый остров в тёплых морях. Он слыхом не слыхал, как тот ловко соорудил себе хижину, делал иголки и нитки, кроил одежду из кожи, приручал диких коз, сеял пшеницу. Сам того не зная, Фрам стал Робинзоном в стране белых медведей, и ему приходилось самостоятельно выпутываться из всех затруднений благодаря одной только природной сметливости и сноровке.
Хуже всего обстояло дело с обедами и ужинами. Робинзона Крузо выручали ружьё и удочка — он охотился и ловил рыбу. А Фрам?
Учёный медведь не хотел охотиться. Голодный и несчастный, он никак не мог решиться добывать себе пищу клыками и когтями. Большие, добрые и доверчивые глаза тюленей напоминали ему ручных друзей из цирка.
Фрам не мог смотреть на них как на добычу.
Не раз Фраму приходилось устраивать взбучку неугомонным песцам за их нахальство. Они рылись в его берлоге, возились, сновали перед самым носом, визгливо скулили, подзывая друг дружку, мешали ему спать. Когда песцы дрались из-за пойманной птицы, пух и перья летели по всей берлоге. Как легко можно было бы расправиться с этими маленькими зверюшками. Ударить чуть-чуть посильней — и всё. Но Фрам жалел их. Мягко шлёпнет песца, и песец суетливо улепётывает, радуясь, что дёшево отделался.
Некоторое время Фрам жил припеваючи благодаря своему дикому сородичу. Фрам придумал ему имя. Люди всем существам на свете давали имена. В цирке Струцкого был тигр Радж и леопард Ким, попугаи Жак и Коко, слоны Колосс и Гни-дерево, обезьяны Ники и Пики. Вот Фрам и назвал дикаря «Дуралеем», потому что голова у него была большая, но глупая. Он только и умел, что раскачивать ею день-деньской из стороны в сторону. С первой встречи Фрам понял, что им не сговориться.
Когда Дуралей шёл на охоту, Фрам занимался своими делами. Он отправлялся на берег, смотрел на океан, где уже растаял сплошной ледяной наст и теперь плыли в неведомые дали айсберги, эти таинственные корабли без парусов, без вёсел, без гребцов.
Потом не спеша отправлялся по следам Дуралея. Пятна крови на снегу говорили, что охота была удачной, что дикарь наверняка уже уплетает добычу в укромном месте. Фрам являлся к нему в самый разгар пиршества. Он приближался, встав на задние лапы, козырял с плутовским видом, словно бы говоря:
«Приятного аппетита, Дуралей! Рад ли ты гостю?..»
Дикий медведь вздрагивал и пускался наутёк, не успев даже облизнуться... Фрам устраивался поудобнее и доканчивал чужой обед. Сытый, он с удовольствием поглаживал брюхо и отправлялся на боковую, нисколько не мучаясь совестью, что живёт за чужой счёт.