Многие годы оба они охотились на белых медведей, теперь настал их черёд, безоружных и истощённых, стать добычей белого медведя. Только почему этот медведь медлит? Чего он ждёт? Пусть уж быстрее всё это кончится!
Отто бредил:
— Её зовут Мария... Ей скоро два годика... Больше никогда... никогда...
А Эгон всё повторял:
— Это Фрам... Фрам-циркач. Ну, давай, Фрам!.. Кусай!.. Рви!.. Пожалей, Фрам, прикончи разом!..
Потом голоса стихли. Бред перешёл в сон. Странный сон. Тёплый. Говорит, такой и бывает смерть обмороженных. Руки и ноги леденеют, стынет кровь, а умирающим чудится тепло, жар полыхает в лицо, разливается в груди...
Так спали и охотники. Долго, сладко... Они проснулись и почувствовали, что их укрывает тяжёлая тёплая шкура. Они попробовали пошевелить руками и ногами. Руки слушались. Ноги — тоже.
— Эгон!
— Отто!
Они слышали собственные голоса, видели друг друга.
Значит, они не умерли. Значит, чёрный, вечный сон замерзающих не унёс их в бездну.
Шкура, укрывающая их, задвигалась. Поднялась. Их, оказывается, грело живое одеяло.
Фрам стоял на четвереньках, потом встал на задние лапы.
Воскресшие охотники приподнялись на локтях, переглянулись и уставились на медведя.
— Дай-ка трубку, Отто! Вся эта история мне кажется сном. Только трубка поможет решить, жив я или умер...
Эгон и вправду ощупывал себя, не понимая, сон все это или явь. Он не обморожен. Руки и ноги двигаются. И какая радость, когда суставы пальцев трещат...
А медведь всё стоял навытяжку, приставив лапу к уху.
— Фрам! Разве я тебе не говорил, что это Фрам?
Эгон приподнялся и встал. От голода его шатало. Он прислонился к скале и, держась за ледяную стенку, неверными шагами направился к медведю. Он был так растроган, что только и мог выговорить:
— Фрам, да что же ты придумал, а, Фрам?..
И, уткнувшись лицом в медвежью шкуру, заплакал.
Отто тоже встал. Два человека, два охотника на белых медведей, беспомощно припали к груди Фрама.
Медведь осторожно отстранил их лапами. Он привык к сильным и гордым людям. И для нежностей сейчас не было времени. Здесь, поблизости, у Фрама была берлога с припасами. Он хотел отвести людей туда.
— Куда это он? — спросил Отто.
— Гляди хорошенько... Его жесты имеют какой-то смысл. Готов биться об заклад, что он зовёт нас обедать... Меня бы это не удивило!
И они, с трудом передвигаясь, последовали за Фрамом.
Угощение Фрама было скромным — всего-навсего одно блюдо: сырое тюленье мясо, его неизменное меню.
Охотники наелись вдоволь. Сил у них заметно прибавилось. Теперь они озабоченно поглядывали на запад, где солнце уже совсем почти склонилось к горизонту. Надвигались полярные сумерки.
Это была последняя неделя, когда суда ещё отваживались плавать по Северному океану.
Охотникам стало не по себе. А вдруг они опоздали? Вдруг судно отчалило, не дождавшись их?
Медлить было нельзя! Взвалив на плечи по куску мороженой тюленины, охотники двинулись к своему домику.
— Только бы на дикого медведя не нарваться!.. Ружья нет, и останется от нас мокрое место,— сказал Отто.
Но Эгон показал рукой на Фрама: как огромный пёс, он шёл рядом с ними, слегка по-медвежьи косолапя.
— Пока у нас такая охрана, бояться нам нечего. Фрам нас не даст в обиду... Не так ли, Фрам?..
Услышав своё имя, Фрам встал на задние лапы и козырнул, словно солдат, отвечающий: «Рад стараться!» Потом он снова опустился на четвереньки и пошёл рядом с охотниками.
И если он не мог объяснить словами, то всем своим видом показывал, что у него действительно есть средство против диких медведей, но совсем не такое жестокое, как у охотников.
Они шли шестьдесят часов, а не сорок восемь. Они часто останавливались передохнуть — слабость после пережитого давала о себе знать.
Пароход, к счастью, ещё не приходил, но зато их ждал крепкий дом, тёплые постели и радиоприёмник.
Ждали их и трое белых медвежат в клетке, они жалобно скулили от голода.
Фрам обошёл несколько раз вокруг клетки и зарычал, поглядывая то на людей, то на дверцу. Потом тихонько отодвинул засов... Медвежата не решались выйти из клетки. Фрам вытаскивал их по одному за шиворот, шлёпал лапой, чтобы они поскорее убирались восвояси.
Охотники смотрели на всё это, засунув руки в карманы и попыхивая трубками.
— Клянусь, наш медведь рассуждает, как человек! — сказал Эгон.— Не удивительно, что он отодвинул засов. Он ведь многому научился в цирке. Поразительно другое: как он додумался, что медвежат надо выпустить на волю?..
— Когда мы будем рассказывать про это, над нами станут смеяться, скажут — охотничьи байки. А ты как думаешь, Фрам, дружочек Фрам?..
Фрам только заурчал в ответ. Умей медведь говорить, он, наверное, рассказал бы, что в далёком эскимосском стойбище есть мальчуган, над которым все смеются — про него пошла слава, что он, не став охотником, врёт уже как охотник. Фрам снова заурчал и многозначительно посмотрел на домик, где стояла волшебная поющая коробка.
— Фрам просит включить радио! — засмеялся Эгон.— Он ещё и любитель музыки!
Эгон вошёл в домик и повернул ручку. Откуда-то издалека зазвучала мягкая, нежная музыка. Положив голову на вытянутые лапы, Фрам слушал с закрытыми глазами. Ему нравилась не сама музыка, а воспоминания, которые она будила: дальние города, ласковое солнце, огни, улицы, сады... Дети протягивают ему конфеты, а он, Фрам, делит их с другими ребятишками. Медведь даже вспомнил маленького курносого мальчугана с восторженными глазами, которого он видел у самой арены, когда выступал в последний раз.
...Наконец прибыло рыболовецкое судно. Оно бросило якорь в открытом море и прислало за охотниками дне, шлюпки. Капитан очень торопился — он не хотел зимовать в океане. Фрам внимательно следил за быстрыми движениями людей, с грустью и тревогой поглядывая на корабль.
Охотники недоуменно смотрели на медведя.
— Жалко оставлять его здесь! — сказал Эгон.— Будто расстаёшься с другом.
— Но ведь он создан для здешней жизни! — заметил Отто.— Такова его судьба. Помнишь, цирк Струцкого отправил его сюда, потому что он затосковал по родным краям...
Эгон и Отто вошли в свой охотничий домик проверить, не забыли ли они чего-нибудь.
Когда они вышли, Фрама нигде не было. Они бросились искать его, звать.
— Жаль! Верно, так и не придётся проститься... Видел, как удивлялись матросы, глядя на него?
Эгон взобрался на прибрежную скалу и осмотрел окрестности. Сверху видны были и шлюпки, приставшие к берегу.
— Отто! — удивлённо воскликнул Эгон.— Ты спрашиваешь — где Фрам? Он уже в лодке. Он опередил нас!
Фрам и вправду был в лодке. Он сидел, повернувшись спиной к острову. Вокруг него суетились матросы, пытаясь прогнать его, но Фрам и не думал двинуться с места. Уселся он прочно.
— Итак...— начал Отто.
— Итак...— закончил Эгон,— берём его с собой. Раз уж он так решил. Он не мог объяснить этого, но зато показал ясней ясного!
Охотники спустились вниз по скалистому берегу. Вёсла наготове — матросы ждали только команды, они спешили вернуться к стоящему в открытом море судну.
Эгон положил руку на плечо белого медведя и спросил:
— Ну что, брат Фрам, возвращаешься к нам? Одичать тебе не удалось? Что же, тогда попрощайся с этими ледяными просторами навсегда. Смотра дружище, второй раз тебя сюда я не повезу!..
И, словно отвечая Эгону, Фрам медленно обернулся и долго глядел на заснеженный, обледенелый мир, который он покидал. Затем отвернулся и уставился в даль, что лежала за горизонтом, за льдами и волнами.
— Вёсла на воду!..— скомандовал один из гребцов. — Полный вперёд!..