Всем тварям земным нашлось место в клетках с табличками знаменитого зверинца Струцкого. Купил входной билет? Смотри на здоровье! Нет денег? На нет и зверей нет!
Толпы людей переходят от клетки к клетке, смотрят, читают короткие надписи на табличках и не перестают удивляться.
Среди зверей есть красивые и уродливые, ловкие и неповоротливые. Одних дрессировать легко, а других невозможно. Попробуй приручи этого огромного, страшного носорога с маленькими злыми глазами-пуговками или гиппопотама — голова у него похожа на дорожный чемодан, розовая кожа лоснится; сидит он день-деньской в воде и смотреть ни на кого не желает. А вот и крокодилы. Они лежат так неподвижно, что похожи на набитые соломой чучела. И только их холодные серые глаза неотступно следят за посетителями. Черепах можно принять за большие валуны, разбросанные около ручейка. И вдруг валун оживает, высовываются четыре лапы, и маленькая змеиная головка тянется к зелёному салату. Неподалёку от черепах спят разомлевшие змеи. Редко-редко змея поднимет голову и высунет свой чёрный, раздвоенный язычок. А чуть подальше в клетке без крыши живёт жирафа. Кажется, что вместо шеи у неё берёзовый ствол. Ей не трудно свысока взирать на зрителей. По соседству с нею — сонные верблюды с отвислой нижней губой. Они охотно подходят к посетителям и даже не обижаются, когда те их обманывают, протягивая вместо бублика кусок картона. А страус глотает всё без разбора: гвозди так гвозди, пуговицы так пуговицы. В животе у него, наверное, целый склад: там и ключи, там и пряжки, и винтики, и шпильки!..
Чёрная пантера с утра до вечера беспокойно бродит по клетке. Время от времени трогает лапой прутья — может, выпустит её клетка на волю. Но нет, чудес не бывает. И опять беспокойно ходит чёрная пантера по кругу всегда, всегда, всегда.
Есть в зверинце и разные чудища, одно страннее другого. Например, щетинистый, как ёж, кабан с хоботком, зовут его муравьед, или маленький коричневый зверёк с широким клювом, он так и называется — утконос.
А про попугаев что сказать? Да они сами всё скажут: трещат, верещат, повторяют слова дальних стран — стран, откуда их вывезли.
Вокруг клеток с обезьянами веселье, как на ярмарке. Мелькают сморщенные обезьяньи личики и голые ладошки. С обезьянами не соскучишься: шум, гам, возня, драки. Обезьяны виснут на решётке, протягивают руки сквозь прутья, клянчат орехи и бананы, плюются ореховой скорлупой. Берегись подсунуть им вместо угощения пуговицу — обезьяна немедленно запустит ею тебе в голову да ещё визгливо осрамит на весь белый свет. Обезьяны корчат толпе гримасы, глядятся в зеркальце, ковыряют в зубах и просят расчёску, чтоб причесаться, как это делает на арене укротитель львов.
Есть обезьянки-малютки, величиной с кулак. Есть и громила горилла, похожая на волосатого пещерного человека.
Горилле всегда грустно. Меланхолично пережёвывает она бананы и апельсины, а мысли её где-то далеко. Видно, вспоминает тёплые края и родные джунгли.
В противоположном конце зверинца стоят клетки с дрессированными животными. Здесь львы и тигры, слоны и собаки, зебры и даже змеи — ведь и они умеют вытягиваться стеблем и танцевать под тягучую мелодию дудочки заклинателя.
Клетки учёных зверей большие, просторные. Животные ухожены, хорошо накормлены. Иногда туда даже зрителей не пускают — нечего утомлять и будоражить зверей перед выступлением.
Там, среди зверей-артистов, в большой высокой, клетке, самой удобной и светлой, жил белый медведь Фрам. Его клетку не запирали на замки, щеколды и задвижки, как запирают обычно клетки всех остальных зверей.
Фрам сам прикрывал за собой дверь. Случалось, его забывали напоить, тогда он осторожно открывал клетку и шёл за водой. Испуганно вскрикивая, люди торопились посторониться. А Фрам спокойно шествовал на задних лапах за своей порцией воды и, напившись, послушно возвращался обратно.
Теперь Фрама переселили.
Он живёт в самом дальнем углу зверинца, вместе со зверями, не пожелавшими стать артистами. Белый медведь лежит в клетке, спиной к посетителям. Напрасно его окликают по имени, напрасно кидают, в клетку апельсины и хлеб, бананы и бублики.
Фрам не оборачивается. Лежит уткнувшись в лапы, закрыв глаза. И кажется, спит.
Но Фрам не спит.
Он пытается понять, что с ним произошло. И не может. Потому что даже самому учёному зверю не дано понять и тысячной доли того, что понимает и осознаёт человек.
Фрам был хорошим гимнастом и эквилибристом. Он умел шутить и понимал шутки. Любил детей, и дети любили его. Ещё он любил аплодисменты, и публика охотно ему рукоплескала. И вдруг с ним что-то произошло. Он забыл всё, что знал. И теперь его поселили здесь, в самой тёмной клетке, среди зверей, так и не пожелавших свыкнуться с человеком.
Изредка Фрама навещает старый дрессировщик. Он по-прежнему любит его. Входит к нему в клетку, ласково треплет за уши и спрашивает:
— Ну, как поживаешь, Фрам, дружочек?
Фрам грустно поднимает глаза, словно хочет ответить: «Я и сам не пойму! Поглупел, видно...»
Дрессировщик качает головой, протягивает Фраму конфету — он всегда носит в кармане конфеты для своих любимцев. Фрам берёт конфету с ладони и притворяется, будто очень рад.
Но, оставшись один, безразлично роняет, конфету на пол. Он взял её по привычке, теперь она ему ни к чему. И Фрам вспоминает, как раздавал конфеты малышам. Теперь этого уже не будет. Теперь он целыми днями сидит один в клетке. И входят к нему только цирковые служители, чтобы принести ему еду и ведро с водой. А старый дрессировщик обращается с ним так бережно, словно он заболел.
Фрам лежит, положив голову на лапы, в самом дальнем углу клетки. Поздно вечером в цирке кончается представление, гаснут огни рампы, артисты расходятся по домам, звери засыпают в своих клетках.
И только Фраму не спится.
Он с тревогой прислушивается к большому чужому городу.
Издалека доносится шум экипажей, звонки трамваев, автомобильные гудки. Рядом, в зверинце, звери ворочаются в своих клетках. Им снятся их родные края: раскалённые песчаные пустыни, дремучие зелёные леса, бескрайние степи. Во сне они на воле — снова охотятся, убегают, скачут, резвятся. Бенгальскому тигру Раджу снится, как он попал в капкан; тигр вскакивает, мечется спросонья по клетке, ударяется о решётку — явь страшнее сна, неволя хуже капкана. Теперь его гнетёт нечто более жестокое, чем ожидание смерти. Он — пленник железной клетки, он должен подчиняться хлысту с шёлковой кистью. Обречён терпеть обезьяньи шутки, а обезьяны до того обнаглели, что швыряют в него апельсиновой кожурой. От обиды тигр громко рычит. Просыпаются и другие звери. Они тоже начинают рычать, бегать по клеткам, выть...
Ночной переполох в зверинце.
Окрестные собаки отзываются на него заливистым лаем, протяжным воем.
Звериный концерт будит уснувший город.
Но мало-помалу всё стихает. Звери засыпают, и опять им снятся родные просторы, которых они никогда больше не увидят наяву.
Тигры бродят в джунглях среди зарослей, где порхают большие, как птицы, бабочки и летают пёстрые, похожие на бабочек птицы.
Влажный ветерок подул с озера, заросшего лотосами. Тигры жадно принюхиваются к нему, ловя запах антилопы, серны или другой добычи...
В ночной тишине белый медведь Фрам стоит на задних лапах в своей клетке. Он пробует повторить всё, что так мастерски проделывал, выходя на арену цирка. Медведь встаёт на передние лапы. Идёт. Пробует перекувырнуться через голову. Отдаёт честь по-военному. Кланяется. Он ведь умел и ещё что-то. А что — не помнит. Да и клетка ужасно тесная...
Фрам опускается на все четыре лапы, и его невозможно отличить от сотни других самых обыкновенных медведей. Он сворачивается калачиком и пытается заснуть.
Ему хочется увидеть во сне страну плавучих льдов и снегов, морозов и вьюг.